Флакон смерти №5 - Антон Валерьевич Леонтьев
И не желая слушать, что даже самый лучший врач города, страны, мира и Вселенной не мог победить вечную соперницу любой медицины, в итоге всегда, рано или поздно, одерживавшую триумф над любым гениальным врачом, как и над любым человеком.
Смерть.
Все эти воспоминания промелькнули в тот самый момент, когда отец строго взирал на дочь, поблескивая очками и поигрывая тонким острым красным карандашом, которым обычно проверял студенческие работы: Зоя знала, что этот взгляд нагонял страх не только на неопытных студентов и молодых аспирантов, но даже на маститых коллег отца.
Да, она боялась, но отступать было уже слишком поздно. Она и так отучилась два семестра, потеряв год своей жизни.
Жизни, которая, как Зоя знала после внезапной смерти мамы, может закончиться в любой момент. Да, именно что в любой: ты нырнешь в теплые нефритовые воды местной речки – и уже не вынырнешь.
Во всяком случае, живой.
– Так о чем ты хочешь поговорить, дочка? – спросил отец, и Зоя, поймав его взгляд, почувствовала, что душа ушла в пятки. Ну да, ведь выстраивала этот разговор в мыслях уже сколько недель, а то и месяцев, и вот оно: стоило отцу сверкнуть очками, как вся уверенность немедленно испарилась.
– Папа, речь идет о моей учебе в меде… – выдавила она наконец из себя, понимая, что напрочь забыла все те убедительные слова, весомые фразы и железобетонные аргументы, которые собирала и оттачивала все это время.
Отец, вдруг мягко улыбнувшись, как умел делать только он, снял отбрасывающие столь пугающие блики очки и, положив их на стол около компьютерной клавиатуры, произнес:
– Ах, ты об этом решила поговорить, дочка! Ну, причин для беспокойства у тебя нет!
Зоя еле сдержала вздох – да, об этом, хотя, нет, совсем даже о другом!
– Папа, дело в том, что моя учеба в меде…
Отец, словно не слушая ее (а ведь и в самом деле не слушал!), продолжал:
– Понимаю, хочешь узнать, как я тебя оцениваю, твои успехи и перспективы, дочка…
Нет, она не хотела, совсем не хотела! Но понимала, что отца, привыкшего вещать с высокой кафедры, уже не остановить.
– Скажу то, что, вероятно, говорить не должен, дочка, но я тобой доволен! Даже очень доволен! Тебя так везде хвалят!
Зоя, еле заметно скривившись, ответила, понимая, что говорить должна была совершенно не это:
– Папа, сам понимаешь, что не могут не хвалить, я же твоя дочка…
Да не то, совершенно не то!
Отец, подняв вверх указательный палец (это был его фирменный жест), заявил:
– Не надо так думать о моих коллегах! Уж поверь, у меня с ними отношения доверительные и профессиональные. И никто бы не стал тебя хвалить лишь потому, что ты моя дочь!
Что правда, то правда: нет, не стали бы. И это означало, что она действительно была далеко не самой плохой студенткой. Вероятно даже, одной из лучших.
Что не отменяло того, что к медицине ее душа не лежала и продолжать свое образование на лечебном факультете она после летних каникул не намеревалась.
Отец же, явно гордый ее успехами, продолжал перечислять:
– И с кафедры детских болезней о тебе только самые лестные отзывы…
Там она подрабатывала лаборанткой – не потому, что это так уж требовалось с финансовой точки зрения, а потому что свою карьеру именно там в свое время начинал и отец.
– Папа, ну ты раньше сам заведовал этой кафедрой, было бы крайне странно, если бы они меня разнесли в пух и прах…
И опять не то, что же с ней такое происходит-то?
– Дочка, не надо принижать свои достоинства. Потому что у тебя явный талант, уж поверь моему наметанному глазу. Да, есть и такие, которые заставляют себя из-под палки идти в медицину, потому что родители у них тоже медики. Ну, или их заставляют. Но ты явно не из их числа.
Вот именно что из их!
Неужели отец этого не понимал и не видел – или не хотел понимать и видеть? Но ведь хуже всего, что, похоже, все окружающие тоже не хотели понимать и видеть.
А что если она и в самом деле может стать отличным врачом и спасать здоровье и жизни людей, хотя понимает, что это не то, на что она намерена тратить свою жизнь.
Что тогда? Имела ли она моральное право уйти из медицины, игнорируя свое призвание? Призвание, которого у нее не было.
Ну хорошо, игнорируя ответственность?
Но всех в итоге все равно не спасти. Маму никто не спас, потому что смерть всегда одерживает верх.
Это не значило, что Зоя может просто отойти в сторону и заявить, что это ее не касается.
Или все же могла?
Решение, которое еще несколько мгновений назад было для нее кристально ясным, вдруг снова затуманилось. Нет, не могла, наверное.
Но получается, что она будет делать в жизни то, что хочет отец, а не она сама. Разве это хорошо?
А кто, собственно, сказал, что это плохо…
Зоя продолжала лихорадочно размышлять, в то время как отец расхваливал ее успехи.
– А анатомию как ты сдала! Вероника Михайловна уж до чего строгий преподаватель, но от тебя в полном восторге. А мы с ней, как ты сама знаешь, на ножах. Хотела бы завалить, она бы тебя завалила, конечно, однако она ведь настоящий ученый и сразу видит талант. Она сама мне сказала, что дочку я вырастил замечательную. И это после того, как мы с ней несколько лет не разговаривали, только в коридоре еле кивали друг другу.
Вероника Михайловна была самой жуткой стервой во всем меде, и экзамен по анатомии Зоя вспоминала как один непрекращающийся кошмар – профессорша так и сыпала каверзными вопросами, причем на ее лице, как обычно, играла ехидная улыбка.
Зоя была уверена, что ни за что не получит высший балл, потому что Вероника Михайловна полагала, будто на «пятерку» знает анатомию только она сама, на «четверку» – крайне узкий круг приближенных к ее дебелому телу лизоблюдских гениев, и максимум на «трояк» – все остальные.
И, надо же, Зоя единственная с потока получила-таки заветный высший балл – и это у самой Вероники, которая была заклятым врагом ее отца и не могла простить ему то ли того, что он не взял ее много лет назад в жены, предпочтя маму,
