Ирина Лобановская - Пропустите женщину с ребенком

— Что по жизни? — не поняла Кристина. — А ведь и генерал Нобиле — тоже по сути такой же Недоспасов.

— Я не генерал, — печально сказал Борис. — Это ваш муж…

И это ему уже известно…

— Я всего-навсего бессовестный адвокат.

— Почему же бессовестный? Проявление самокритики?

Алешке стало скучно, и он потихоньку отправился в садик по соседству нюхать цветы.

— Какая там самокритика! Особенность профессии. Адвокат будет защищать любого, если получит за работу жирный куш. Точно так же прокурор обвинит кого угодно и судья засудит всякого. В две секундочки. Вообще ни один человек не борется против свободы, зато отлично сражается против свободы других. Говорят, якобы в чужом деле каждый любит справедливость. Дичь! Общее заблуждение! Один мой юный знакомый, тоже окончивший юрфак МГУ, заявил, что меняет профессию — пойдет в менеджеры. Я поинтересовался, с чего бы это. А он спокойно и деловито, как говорят «у нас в магазине не продают молоко», объяснил: «Юристы в рай не попадут».

— Всего-навсего? — усмехнулась Кристина. Борис взглянул на нее недоуменно:

— Вам этого мало? Странная вы женщина… Вы что же, не верите в Бога? Ему верит множество людей, но очень немногим, избранным верит Он сам. Когда-то я мечтал стать таким. Не получилось…

Кристина поспешила уйти от обсуждения скользкой темы. От атеизма она вроде бы отказалась, но до подлинной веры так и не добралась.

— Так, значит, в рай не попадут все без исключения юристы?

— Конечно, — кивнул Борис. — И адвокаты, и прокуроры, и судьи.

— А нотариусы? Они ведь тоже юристы!

— Нотариусы могут проскользнуть. Но только они одни.

— А вы надеетесь попасть в рай? Борис вздохнул:

— Нет, не очень. Даже вообще не надеюсь. Так, дохлая иллюзия… Я слишком редко делал то, что не следовало, но, к сожалению, еще реже то, что надо. Только нельзя много раз купаться в одной купели. Вода становится грязной… Я ведь уже признался вам, что никого не мог и не могу спасти…

— Если это касается подследственных, то адвокат из вас никудышный.

— Их как раз меньше всего. Я говорю о близких мне людях.

— А их часто приходится спасать? Странные у вас родственники и друзья…

— Самые обычные, — пробормотал Борис. — Один из них мне как-то сказал: «Я не люблю судей. Пусть законных. Все равно не люблю. В любом случае они — судят». А все топчущие землю всегда готовы лишь к двум деяниям: судить и блудить. И первое дельце куда легче, потому что можно не слишком бояться неудачи. — Он вновь улыбнулся. — Вообще люди спешат осудить рядом живущего, чтобы самим не подвергнуться осуждению. И каждый убежден, довольно наивно, но твердо, что именно он абсолютно чист перед Господом. Такая уверенность живет в тайниках любой души. А что думаете об этом вы?

Кристина пожала плечами. Чудаковатый малый… С ходу затеял на улице философскую дискуссию о грехах с незнакомой женщиной…

— Я о таких вещах просто никогда не задумывалась. Алеша, иди сюда! А как тогда насчет журналистов?

Сын прибежал, и Кристина взяла его за руку.

— Что насчет журналистов? — не понял Борис.

— Они ведь тоже берут на себя смелость осуждать и выносить общественные приговоры на страницах газет и журналов. Это как?

Борис усмехнулся:

— Интересное кино… Ну надо же… Мне папарацци не приходили в голову. Вы сообразительная. Отлично ориентируетесь в теме. Вот и славненько… Но ведь у корреспондентов все-таки не тюрьма, не колония…

— Публичный суд и мнение общественности иногда пострашнее колонии, — заметила Кристина. — И потом, преступление всегда находит себе защитников, и немало, а невиновность — лишь иногда, и то случайно. Потому, наверное, что виновные проявляют наглость, смелость и гордость, а невиновные стыдятся и смущаются доказывать очевидное. Труднее всего оправдаться невиновному… Вы извините, но нам пора. У сына время обеда. Да и вообще… Я не очень поняла, чего вы все-таки хотите. Обсуждать со мной дальше тему суда? Но я здесь не специалист. А если по поводу зуба, пожалуйста, я посмотрю… Например, завтра утром.

— Зачем вы обманываете себя? — вдруг резковато спросил Борис.

Кристина вспыхнула и хотела надерзить, но сдержалась.

— Вы знаете, что такое византийская политика? — спросил странный тип. — Это когда думают одно, говорят другое, а делают третье. Как сейчас мы с вами. Вы все отлично поняли. И зуб действительно ни причем. Но я приду к вам завтра утром. Обязательно. До свидания. — Он пошел назад, к остановке.

Кристина пристально смотрела ему вслед. Мужчина шел припадая на левую ногу. До колена ее заменял протез.

Зачем они тогда полезли в горы?

Маршрут якобы разработал и продумал он, Борис. Да какой там маршрут… Ничего подобного он не разрабатывал, не собирался и не мог. Так, прогулка с подъемом… Ерунда… Он по молодости, по глупости, по своему обычному нахальству и беспечности — а этого добра у него было всегда немерено — не посоветовался с опытными людьми, не поговорил толком со спасателями. И они, почти половина их курса, ломанулась на Домбай, в горы, просто от избытка юных сил, которых пока девать вроде некуда. От дури, от радости, что третья сессия в их жизни позади, а впереди — сплошные праздники да удовольствия…

Ушли втихаря, никого не предупредив. Больно слепящий солнечный масленичный блин пообещал замечательный день. Безмолвно застывшие горы, засыпанные снегами, вырисовывались в вышине простыми, доступными и приветливыми, как холмы Подмосковья.

Борис шел позади всех. Он взял на себя ответственность за поход, за его организацию и успешное проведение. Цепочка студентов плавно растянулась резиновой лентой, медленно поднимаясь все выше и выше. Они толком не подготовились ни к чему: не прихватили достаточно теплой одежды, не запаслись консервами и водой… Рассчитывали погулять и к вечеру спуститься в лагерь.

Леня Рубан маячил впереди Бориса. Они дружили с первого курса. А ОйСвета, конечно, сразу умчалась куда-то вперед. И оба они сосредоточенно, пытаясь скрыть друг от друга свою внимательность и пристрастие, напряженно следили за ее маленькой худой фигуркой, мелькающей зеленым пятном лыжного комбинезона на пронзительно белом снегу.

Эту вертлявую, от волнения взлохмаченную светловолосую девчонку Борис приметил на первом же вступительном экзамене. Она сидела довольно далеко от него, на другом конце аудитории, и постоянно ерзала на месте, то оглядываясь, то нервно поправляя кофточку, то одергивая юбку. Потом, приступив к сочинению, девочка внимательно, нахмурив брови, перечитывала каждую фразу или абзац и, в соответствии с написанным, либо морщилась и гримасничала, либо довольно хлопала в ладоши, взмахивала руками и подпрыгивала на стуле. Волосы разлетались лохматой гривой, соседи недовольно переглядывались.