Алла Полянская - Право безумной ночи

— Вот. Мам, это тебе, короче…

Он подает мне синюю бархатную коробочку, а в ней — серьги с топазами и такое же кольцо.

— Ой… а в честь чего это?

— А просто так. Мы железо больше не покупаем, уже все есть, если нужны новые девайсы, найдем, а это так… Ну, просто.

— Красота какая…

Мне никто никогда не дарил драгоценностей — после Клима. Вот он понимал мою тягу к цацкам и, посмеиваясь над ней, баловал меня невероятно. Марконов иногда просто давал мне деньги и говорил: купи себе что-нибудь. И я всякий раз выделяла из них некую сумму и покупала себе блестящую радость, но это не то же самое, если бы он сам выбирал для меня украшение. А дети выбрали. Выросли мои мальчики, да. Пожалуй, я могу ими гордиться.

— Спасибо…

— Мам, ну ты что? — Денька обнимает меня. — Все, не кисни — теперь будем жить как надо, а то ведь и правда что-то нездоровое у нас происходило.

— Ага, я сейчас. Пойду в ванную, серьги надену.

Я могу надеть серьги и на ощупь, ничего сложного в этом нет, но мне нужно что-то сделать с подступившими слезами, а я не хочу, чтобы их хоть кто-то видел. Это не то, что должны видеть люди, даже если это самые родные люди. Видишь, Клим, какие у нас с тобой дети выросли? Я смогла. Ты знал, что я смогу, всегда знал. А я вот нет…

— Она просто не хочет, чтобы мы думали, будто она слабая.

Голос Матвея звучит тихо, но отчетливо.

— Мэтт, она и не слабая — какая угодно, но не слабая.

— Да, мать — настоящий боец. Знаешь, Валера, она у нас вообще молодчина. Просто очень уж на нас зациклена. А мы…

— А вы — дураки счастливые, я вам уже говорил. Похоже, понравились ей серьги-то.

— Однозначно. Мать вообще сорока, отец это знал, всегда ей дарил всякое. — Денька вздохнул. — Я помню… Обрывками, но помню. Не лицо даже, хотя и лицо тоже, но голос, запах…

— И я, — Матвей тоже вздыхает. — Я думал, она из-за нас не выходит замуж, а потом только понял, что не только из-за нас. И из-за него тоже — просто не находит такого же.

— А Марконов?

— Ну, Марконов ее друг, Дэн.

— Это он так хочет, а не она.

— Это их дело, не будем это обсуждать.

— Она, бывало, по несколько дней у него жила.

— Это вообще ничего не значит в ее случае. Как и в случае с Марконовым. Их обоих нельзя назвать типичными представителями человечества.

Значит, мои дети это обсуждают — без меня. Впрочем, а что я хотела, они уже взрослые. Конечно, они обсуждают Марконова, ведь я и правда иногда живу в его квартире.

— А кто это — Марконов?

— Да есть тут один, — Матвей фыркнул. — Вот в аккурат такой же каменный, как и мать. Нет, он неплохой дядька, но весь внутри такой. Думаю, у них с матерью ничего нет, но он и лечение оплатил ей, и охрану, и адвоката.

— Что-то я его не видел.

— Валера, мы его и сами-то всего несколько раз видели. Где его мать откопала, не знаю, но он богатый, очень умный и очень такой… закрытый сукин сын. В точности как мать, но мать не богатая. Уверен: когда она гостит у него, вечерами они просто пялятся в монитор, смотрят какое-нибудь кино либо играют в морской бой.

— Так не бывает, — Валерий вздыхает. — Она же живет в его квартире?

— Если бы ты знал этого Марконова, то понял бы, что бывает. Не знаю, что у них там за отношения, но готов спорить на что угодно: ничего у них нет, кроме дружбы. Мать после пребывания в его доме потом неделю ходит как отравленная лошадь. Ну, где она там? Мааам!

— Да здесь я, не ори. Ну, зацените.

Серьги я давно надела, и кольцо ловко село на палец — но в душе у меня такая буря, что надо бы ее чем-то запить.

— Жесть! — Матвей рассматривает меня. — Тебе очень идет!

— Да я уж вижу.

— Правда, Оля, топазы тебе к лицу.

— Не знаю, что сказать даже.

— Да ничего, — Матвей смущенно улыбается. — Мам, ты пойди приляг, а мы тут приберемся, и до вечера нам надо поработать.

— На работу поедете?

— Да, запускаем новую прогу, надо проследить.

Я иду к себе в комнату и ложусь в кровать. То, что дети говорили обо мне и Марконове, — правда, но не вся. Они понятия не имеют, какова на самом деле правда. И Марконов не звонит, а я так хочу услышать его голос. Просто услышать, мне больше ничего не надо. Пошлю-ка я ему эсэмэску.

«Как твои дела?» — вполне нейтрально звучит, вежливо и ненавязчиво.

«ОК. Познакомился со смешной девушкой, трахались всю ночь. Вот, доложился. Сама-то как?»

А никак. Меня, считай, что и нет уже больше. Но тебе этого знать не надо.

«ОК. Виталик, мне нужен твой совет».

«Люша, все, что могу посоветовать тебе я, может посоветовать и тот адвокат, которого я прислал. Расскажи ему».

«Хорошо».

«Только расскажи, я же беспокоюсь».

«ОК. Надеюсь, ты счастлив».

Конечно, он счастлив. Где-то там, в далекой Испании, он встретил молодую, стройную, беззаботную девушку, с которой ему не стыдно появиться в обществе и на пляже и с которой ему хорошо в постели. И мысль, что он ей, этой девушке, дарит то, что никогда не давал мне, для меня невыносима настолько, что я представить себе не могу, как это сейчас переживу. Он любит ее, он спит с ней, он гладит ее лицо, целует ее, он… Зачем ему я! Мне почти сорок, я усталая, насквозь больная, с кучей проблем и с прошлым, которое никуда не денешь. Ему не нужна женщина с прошлым, со своей жизнью — ему нужна женщина, которая будет жить его жизнью. А я не буду. Просто не смогу. Но я люблю его, так люблю, что нет на свете таких слов, чтобы сказать как. И я не знаю, как мне сейчас скрыть от всех, что я умерла.

— Мам, мы ушли, — Матвей заглядывает в спальню. — Будем вечером.

— Ага. А я посплю немного.

— Отдыхай.

Хлопнула входная дверь, близнецы скатились по лестнице, что-то возбужденно обсуждая на только им понятном языке, а я осталась в пустой квартире. Ну, пусть не совсем в пустой — на кухне звенит посуда, это мой постоялец наводит порядок. И сейчас я как никогда хочу, чтобы этот чужой человек ушел куда-то в свою жизнь, потому что мне надо побыть одной и как-то пережить то, что я должна пережить. Потому что изменить случившееся я не могу никак.

— Оль, я войду?

— Ага.

Он садится на пуфик рядом с кроватью и испытующе на меня смотрит.

— Что?

— Не хочешь поделиться, что тебя гложет? Я так понимаю, это не факт пребывания моей персоны в твоей квартире и даже не покушение на твою жизнь. Так что же это?

— Да, может, как раз покушение.

— Нет, подруга, шалишь. Если бы тебя волновал этот вопрос, ты бы сейчас рыла носом землю, пересматривала бы фотографии из белой папки, шевелила бы мозгами, дергала адвоката и следака, а ты просто ушла в себя и повесила табличку «Не беспокоить!». Из чего я делаю вывод, что гложет тебя нечто совсем иное. Расскажешь?