Виктория Лейто - Соленая кожа

Я хотел ее смерти! Я жаждал убить ее! Я мечтал расквитаться с этой сукой! Тот приход ее был двести сороковым для меня. Должно быть, к тому моменту я пробыл там уже больше года. Я начал ее душить, и хрипы, послышавшиеся из ее горла, музыкой легли на мой истомившийся по прекрасному слух. В какой-то момент я уже предвкушал победу, которая, покрутив хвостом, решила вильнуть им в другую сторону. Мне уже представлялось, как я выхожу из этого подземелья, как приезжает полиция, как бездыханное тело Маргарет выносят на носилках под черным покрывалом и заносят в машину «скорой помощи», как вдруг поток моих мечтаний прервала адская боль, пронзившая током все мое существо от кончиков пальцев ног до корней жестких черных волос на затылке. Размягченными руками я выпустил все еще кашлявшую Маргарет, которая зажимала в руке электрошок.

Никогда не забуду тот ее почерневший от гнева взгляд. Она потирала шею свободной рукой и косилась на меня исподлобья. По ее глазам, лежа без движения, я понял, что пощады мне от нее теперь не ждать.

С тех пор все стало гораздо хуже. Наутро она снова приехала и молча оставила мне еду. Далее я понятия не имею, что произошло, но в следующий раз, когда я очнулся, я ощутил тяжеленную головную боль, все мое тело ужасно крутило, а живот просто выворачивало. Маргарет специально оставила свет в тот день включенным. Я увидел лишь аккуратно перемотанную бинтами руку до запястья, снова закованного в железные кольца, а чуть выше по руке красовался какой-то маленький след от укола, пошедший кровавыми разводами и капиллярными небольшими трещинками.

— Обезболивающее? — спросила, державшаяся все это время за сердце Роуз и не сдержавшая своего любопытства.

— Возможно, — задумчиво и тихо произнес Мартин, — вот только руки мои стали все чаще покрываться такими следами, сначала одна, потом и вторая.

Все чаще я спал, практически не ел, и мне было как-то странно хорошо… очень долгое время. Мне начали сниться цветные сны, и такие реальные, что казалось, я могу потрогать и почувствовать все, что оказывалось соткано воображением вокруг. В какой-то момент мне даже полюбилось это место. Мое подземелье. Я начал мнить себя его хранителем и хозяином. После чудеснейших состояний и настроений на смену приходили потоки отчаяния и печали. Яркие краски вокруг меркли и предательски потухали, растворяясь в серых оттенках бетона и заполняющей пустоту безысходности. Тело мое ломало, я начинал кричать и стонать от боли, мне нужно было вновь и вновь погружаться в эти состояния, они стали жизненно необходимыми.

Помню, как тогда в голову мне пришел немой вопрос. Что бы я выбрал: быть таким окрыленно счастливым, но заточенным здесь, или вернуться на волю и больше не пережить подобного удовольствия? Ответ был тогда очевиден. И это был не второй вариант. Уже потом, наверное, месяцы спустя или годы, когда волшебство в моей камере перестало появляться окончательно и я наконец перестал чувствовать боль, ломающую все тело, я осознал, что Маргарет колола мне какие-то наркотики, героин или морфий. Я не знаю, ровно как и не знаю того, как долго это продолжалось.

С тех пор я замкнулся в себе и больше не произносил ни слова. Она тоже больше никогда не заговаривала со мной. Единственным стимулом, поддерживающим мою жизнь, была на протяжении всех этих лет лелеемая в сознании месть. Все остальное стало для меня безразлично. Я больше не боролся ни с цепями, ни с воображаемыми тенями. Я умер сам для себя. Я сдался.

Мужчина закрыл лицо руками и снова заплакал. Ошарашенная Роуз попыталась прикоснуться к его вздрагивающему от всхлипов плечу, но он стряхнул ее руку и только протер рукавом раскрасневшиеся глаза.

Глава 19

— На его месте должен был быть я, — продолжил свой рассказ отдышавшийся Мартин. — В тот день она пришла ко мне, как обычно, только в этот раз выглядела как-то по-другому. Возможно, это уже часть моего больного воображения, но мне показалось, что на ней было надето старое платье, то самое, которое когда-то было моим любимым. Когда-то, очень и очень давно… Оно было светло-кремового цвета, почти белого, и летящие шифоновые складки его когда-то очень давно волновали меня больше всего на свете.

Я почти не двигался. Уже много-много лет я сидел неподвижно, даже когда не спал и отрешенно вглядывался в сковавшее меня вокруг одиночество. Лишь украдкой я посмотрел на нее, и по выражению ее лица я понял, что она пришла в последний раз. Нет, не жестокость или ненависть отражались на нем, как прежде; из ее медово-карих глаз струились слезы, а маленькие изящные ручки скользили по нежному румянцу щек. Я никогда не видел ее такой, пока находился заточенным там. Она опустилась на колени и присела прямо на бетонный пол. Рядом Маргарет поставила свою сумочку. Я ни разу не видел ее приходящей с чем-либо, кроме пакетов с едой. Она явно нервничала, и ком, преграждающий ее мысли, звуками рвавшиеся наружу, слишком медленно таял. Делая над собой явное усилие, она начала говорить:

— Мартин, я очень любила тебя. Любила так сильно, как холодная пустая земля любит долгожданный дождь после долгой засухи, наполняющей ее глубинно. Я любила тебя так, как любит жаркое майское солнце непрогретый, потрескавшийся от тяжелых дорожных шин асфальт. Я любила тебя так, как мать любит сына, как дочь любит отца. Я любила тебя как друга, как брата, как любовника, как мужа, как мужчину своей жизни. Как своего мужчину.

И на этой фразе она сделала ударение и опустила глаза. Два холодных черных водопада пролились своими водами в ее медовых переливах глаз и мгновенно исчезли. Она начала дышать чаще и, делая над собой еще одно усилие, продолжила с той же нежностью, с которой начала. Теплота ее голоса, как-то светом озарила все вокруг, и хотя я ненавидел Маргарет, но в тот момент был ей в какой-то степени благодарен, ведь вот уже много лет, как я не слышал чьего-либо голоса.

— Я любила тебя больше, чем песчаные прибрежные волны любят разбиваться о тяжелые насыпи морских вод, как легкость крыльев чайки любит губы ласкающего их ветра, как ива, качаясь на волнах срывающего ее одиночество вихря, любит его. Я любила тебя так сильно и так ревностно страстно, как и смертельно необходимо. Я так боялась тебя потерять, как ребенок боится потерять родителей, как солнце боится потерять свои лучи, как ночь боится потерять звезды и как любовь боится потерять страсть. Я любила тебя, я так сильно тебя любила. Я любила тебя. Я любила… — И она потянулась к сумочке, доставая оттуда пистолет.

В тот день она пришла, чтобы убить меня. Я посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом, но помню, что в тот момент в душе обрадовался; пусть закончится все, я уже достаточно заплатил за то, что даже и не помню. Дрожащими руками, плача, она вытянула их вперед, сжимая между пальцами холодное железо, и уставившееся на меня дуло пистолета заходило ходуном. Помню, как смотрел ей прямо в глаза и ничего не почувствовал; я не почувствовал ни страха, ни боли, ни обиды. Помню, как подумал, что это странно — за секунды до смерти в голове ничего не проносится. Не проносятся те самые картинки из жизни, хорошие моменты, все то, о чем обычно рассказывают в телевизионных шоу. Наконец-то к финалу своей поганой, никчемной судьбы я это выяснил! Перед смертью в голову ничего не приходит!