Нора Робертс - Глубоко под кожей

Держа чашку в обеих руках, Дон сумел хмыкнуть.

— Считается, что я актер.

— Я тоже.

— Ну, ты-то можешь сыграть эту сцену с закрытыми глазами. — Он отхлебнул кофе, но, издав недовольный звук, отставил в сторону. — По правде говоря, играть в паре с тобой для меня невыносимая пытка.

Шантел подняла бровь, а Дон выдохнул и отвел глаза.

— Когда мне позвонил мой агент и сообщил, что моей партнершей будешь ты, я чуть было не упал в обморок.

— Да, в таком состоянии пылкой страсти не сыграешь. — Она накрыла его ладонь своей. — Послушай, ты ведь прекрасно читал свою роль. До твоего уровня не дотянул никто.

— Но ведь это была сцена в мастерской Хейли, — он с удрученным видом взял свою чашку, — а не в постели.

— Знаешь, я сыграла свою первую любовную сцену со Скоттом Бароном. С легендой Голливуда, самым сексуальным мужчиной в мире. Я должна была поцеловать его, а у меня от страха стучали зубы. Тогда он отвел меня в сторонку, купил мне бутерброд с тунцом и рассказал несколько историй, половину которых, я уверена, он просто выдумал. Но потом Скотт сказал мне очень важную вещь. Он сказал, что все актеры дети, а дети очень любят играть. И если мы будем плохо играть, то нам останется только повзрослеть и заняться какой-нибудь серьезной работой.

Шантел заметила, как расслабились мышцы вокруг рта Дона.

— Ну и как, это сработало?

— Не знаю, что мне помогло — слова Скотта или бутерброд с тунцом, но мы вернулись на площадку и стали играть.

— Ты украла у него фильм.

Шантел улыбнулась:

— Я слышала такие разговоры. — Отхлебнув кофе, она снова улыбнулась. — Но не надейся, что сейчас я позволю тебе украсть фильм.

— Ты говоришь это, чтобы успокоить меня.

Шантел вдруг превратилась в примадонну, достаточно было лишь слегка наклонить голову.

— Не понимаю, о чем это ты.

— У тебя репутация очень холодной и напористой женщины, — тихо проговорил он.

— Я никогда не думал, что ты можешь быть такой милой.

— Только смотри никому не говори об этом. — Поднявшись, она протянула ему руку. — Давай наконец займемся своим свадебным путешествием.

Сцена прошла без сучка и задоринки. Квин не знал, что там Шантел сказала своему партнеру, но теперь он играл как надо. Квин был занят тем, что учился не напрягаться, когда Шантел кто-то обнимает, но сцена была сыграна с таким мастерством, что выработать в себе безразличие оказалось очень трудно.

Освещение было подобрано так, чтобы казалось, что в комнате горят свечи. Шантел лежала в постели с Доном. Он был обнажен до пояса, а на Шантел была рубашка, доходившая до бедер. Камера нависала прямо над ними. Режиссер стояла на постели на коленях и говорила, что они должны делать. Когда включили камеру, Шантел и Дон повернулись друг к другу так, словно кроме них на земле никого больше не было.

Квин подумал, что ей ничего не стоит изобразить пылкую страсть. Наблюдая за ее игрой, он задавался вопросом: а доступно ли ей вообще испытывать настоящие чувства? Она включала и выключала эмоции по команде режиссера, при этом напоминая великолепно сделанную куклу, очень красивую снаружи и пустую внутри.

Но ведь он и сам обнимал ее. И чувствовал, как в ней загорается страсть. Он видел ее чувства, потребности, неуверенность. Может, она просто играла? Закурив сигарету, он напомнил себе, что ему до этого не должно быть никакого дела. Он не должен позволить ей завладеть его душой. Она всего лишь клиентка и больше ничего. И если она снова пробудит в нем какие-нибудь чувства. Что делала с завидной регулярностью, то он просто отойдет в сторону. Если мужчина потеряет над собой контроль и влюбится в нее, это будет настоящим самоубийством.

Но когда он смотрел на нее, у него пересыхало во рту.

Это всего лишь физическое влечение, сказал он себе. Или, если быть более точным, вожделение. Он не мог отрицать, что желать ее было так же естественно и легко, как переводить дыхание. Но он знал, что, когда держал ее в своих объятиях несколько часов назад, это было вовсе не влечение или вожделение.

Значит, он еще способен испытывать сочувствие. Квин нашел свободный стул, но был слишком взвинчен, чтобы сидеть. Если бы он не мог успокоить напуганную и ранимую женщину и не испытывал к ней сочувствия, то считал бы себя последней скотиной.

Но ведь это было не сочувствие, а гнев. От одной лишь мысли о том, что его женщине угрожают, он снова испытал приступ горячей, пузырящейся ярости. Его женщине, в этом-то все и дело. Чем дольше он с ней общается, тем легче ему считать ее своей.

«Отступи назад, Доран, — велел он себе. — Да побыстрее». Если он не вернет себе контроль над собой, то влюбится в нее без памяти. Мужчина не может так долго задерживать дыхание.

Он в сердцах сломал сигарету. Скорее бы завершился этот бесконечный день!

Недавно пришло еще два письма, но он решил не показывать их Шантел. Тон посланий стал иным — не умоляющим, а почти ноющим. И это встревожило Квина гораздо больше, чем легкие угрозы, которые содержались в предыдущих письмах. Автор был на грани срыва. Если же он сорвется, то, Квин не сомневался, это будет похоже на извержение вулкана, стремительное и неудержимое. Поскольку терпение самого Квина подходило к концу, он надеялся, что это извержение не заставит себя ждать. Оно даст выход копившейся в нем ярости.

— Так, на сегодня все. Не слишком веселитесь в выходные. Мы хотим видеть вас живыми и здоровыми в понедельник.

Шантел в ночной рубашке сидела на краю кровати и о чем-то задумчиво беседовала с Доном. Квин ощутил приступ ревности. Откуда взялась эта ревность и почему, он не понимал. Квин всегда был человеком, который сам любил пожить и давал жить другим. Если женщина, с которой у него был роман, обращала свое внимание на другого мужчину, он считал, что это ее право. Никаких длительных связей, никакой боли, никаких проблем. Ему удавалось так жить многие годы. Никогда раньше он не испытывал такого резкого удара в живот при виде женщины, беседующей с другим мужчиной. Но сейчас он ощутил этот удар, и это ему совсем не понравилось. Не понравилась ему и собственная реакция. Не в силах сдерживать себя, он подошел к Шантел и рывком поднял ее на ноги.

— Время для игр закончилось, — сказал он и потащил ее за собой.

— Отпустите мою руку, — с ненавистью проговорила она, когда они подошли к трейлеру.

Ларри бросился было к ней с платьем, но, увидев выражение лица Квина, отпрянул.

— Заткнитесь.

— Доран, я вас поняла, но если вы меня не отпустите, то я закачу такой скандал, который не приснится даже сумасшедшему. И вы будете много недель читать о нем в газетах.