Алла Полянская - Женщина с глазами кошки

В квартире тети Розы ничем не воняло, мебель сияла блестящими лакированными боками, в комнате, куда сестра Давида меня привела, забрав из приюта, стояли пианино, письменный стол и новенькая тахта, а поверх покрывала лежали новые платьица, две красивые куклы и мягкий коричневый мишка, большой и милый. Вечером тетя Роза выкупала меня, одела в новую рубашечку, уложила спать на тахту, застеленную белоснежной простыней, с подушкой в наволочке, обшитой кружевами, и спела мне колыбельную о Лемеле. Слушая ее, я все думала, что нипочем бы не променяла черешни на луну, пусть бы мать хоть сто лет ждала…

А во дворе меня ждала Наташка. Смуглая, тощая, в красном бархатном платье, она сторожила под подъездом, пока тетя Роза не решилась наконец выпустить меня во двор одну.

— Ты будешь теперь здесь жить?

— Наверное.

Я не знала еще тогда, что этот двор станет моим королевством, как не знала, что позже мне придется оставить и его, и четыре клена, которые так красиво цветут весной, и тополя, пряно пахнущие после дождя, и белый кирпичный дом. И ее, Наташку. Я ничего еще не знала тогда, даже того, навсегда ли эта новая хорошая жизнь, но чувствовала, что меняюсь. Мне уже никого не хотелось ударить, а раньше хотелось всегда — чтобы кому-то другому тоже было так же больно, как и мне. Чтобы кто-то другой тоже понял, как оно, когда больно.

Я столько лет старалась забыть, как золотятся на солнце георгины… Тетя Роза купила небольшой домик в селе, чтобы вывозить меня из города летом. Она не признавала никакого организованного отдыха, мысль о том, что лагерь напомнит мне о приюте, ужасала ее, и она брала отпуск, оставляла свой магазин и отвозила нас с Наташкой в село, где шумела акация перед домом и георгины посматривали на меня золотистыми глазами. Я не знала тогда, что пройдет время, я уеду однажды отсюда и уже больше никогда не увижу, как садится солнце за Бородаевский хутор, как тянется по улице стадо, как утром просыпается трава, как серебрится на ветру акация. Я уже забыла обо всем этом, потому что старалась забыть.

— Ты грустишь, Тори? — Луис заглядывает мне в глаза. — Что с тобой, детка?

Ничего. Просто мне кажется, что я потеряла что-то важное, поэтому моя связь с миром и прервалась. А ведь когда-то я могла слышать голоса травы и деревьев… Да, да, я уже была такая, как сейчас, когда-то давно, когда ощущала потоки ветров и облаков — руками, сердцем. А потом забыла, изменилась… И теперь я словно возвращаюсь назад, и что-то важное возвращается ко мне, наполняя светом мою душу, о которой я тоже давно не вспоминала.

— Нет, все в порядке. Просто вспомнилось.

— Что вспомнилось?

— Так просто не расскажешь. Может, как-нибудь потом…

Я помню, как ходила в школу — большой желтый дом, паркетные полы и много дверей. Школа, в которую меня отдала тетя Роза, была очень хорошая. Там были хорошие учителя и очень разные ученики, но я была чужой среди них, хотя Наташка тоже была со мной. Нас нипочем не приняли бы в эту школу, но у тети Розы были знакомые… У нее везде были знакомые, и поэтому многое в нашей жизни делалось гораздо проще, происходило как бы само по себе. И школа приняла нас с Наташкой, и мы были рады, что вдвоем, но я не знала тогда, что придет время, и я постараюсь забыть обо всем, потому что помнить было бы слишком больно.

У человека должно быть место, где он будет чувствовать себя своим, а я была чужой везде — слишком долго. И у меня снова появилось желание ударить кого-то. Я боялась, что тетя Роза узнает об этом, но она и так знала и ужасно переживала. Но дело было сделано. Собственно, были и какие-то позитивные стороны, правда, я сейчас уже не помню, какие именно.

— Смотрите, что это?

Эд первым увидел его. Мы уже далеко от места нашей ночевки, и все события, связанные с городом, кажутся нам фантастическими, хотя мы и понимаем, что все было чистой правдой. А сейчас Эд увидел что-то похожее на индейский поселок, и я надеюсь только, что нас еще не заметили.

Среди деревьев внизу, в небольшой долине виднеются глинобитные домики, покрытые сухими снопиками пальмовых веток. Технологии сельского строительства везде одни и те же, что в Европе, что в Африке или в Латинской Америке, просто где-то для крыш используют сено, где-то тростник, а здесь пальмовые ветки. Что доступно, то и используют, вполне логично. Среди домиков копошатся дети, ходят женщины в ярких платьях. Надо бы подойти поближе и рассмотреть получше…

Луис толкает нас в заросли папоротника прежде, чем мы успеваем что-то понять. Вот как укусит меня паук или какая другая гадость, нашему мачо небо с овчинку покажется!

Тем временем среди домиков происходит нечто непонятное. Мужчины в зеленоватой форме, вооруженные автоматами, высыпались из грузовика, который только что подъехал. Как, интересно, он здесь оказался? Похоже, мы попали из огня да в полымя…

— Что там такое?

— Правительственные войска нагрянули, а это паршиво. Думаю, будет насилие и резня.

— Почему?

— Местная традиция. А если серьезно, то объяснить я не могу. Просто поверь мне: все очень плохо.

— Для нас плохо? — интересуется Эд, трус и эгоист.

— Нет, нас военные вряд ли заметят, а вот людям в деревне несладко придется. Дай бог, чтобы хоть детей не тронули. Но надежда слабая, тут не принято считаться с возрастом тех, в кого стреляешь.

— И мы ничем не можем помочь?

— А как? Вот, пожалуйста, уже подожгли хижину, скоро все дымом пойдет. Здесь постоянно такое случается. Не знаю, кого рассердили жители деревни, может, не захотели выращивать коку, а может, чей-то родственник попался среди партизан. Да полно причин… Ты куда, Тори?

Я молча поднимаюсь и иду вперед. Сейчас всех негодяев по одному перестреляю! Ну везде одно и то же. В Африке я нагляделась на такое по самую завязку: растерзанные дети, изнасилованные и убитые женщины, мужчины с отрубленными или отстреленными конечностями — до неузнаваемости изуродованные шевелящиеся куски плоти, которые оставалось только пристрелить из сострадания…. Короче, мне плевать на вопли чистоплюев с их советами, что надо решать конфликты мирным путем. Очень это удобная позиция — спрашивать у любого, кто пытается воспрепятствовать жестокости посредством отстрела любителей кровавых икебан: а чем ты от них отличаешься? Да, мне плевать на эти вопросы и философские искания. Я точно знаю, что отличаюсь от них. Как и от всех других людей на планете. Мне всегда хотелось уничтожить человечество, и вот сейчас как раз удобный момент начать это делать. Причем начать уничтожение именно мерзавцев.

— Тори, постой! Ты что, спятила?

Нет, я не спятила. Просто больше не могу терпеть безобразие. Не могу и не хочу. Я и так слишком долго терпела, наблюдая, что вытворяют граждане друг с другом. Я не святая, мое терпение не бесконечно, и теперь оно лопнуло. Мир стал четким и внятным, я слышу звуки и ощущаю запахи — так, как никогда раньше. Я слышу, как кричат женщины, слышу треск горящих крыш. Я ненавижу все это, всегда ненавидела, и мне надоело мириться с этим. Вот надоело, и все! Пусть я ничего не изменю в мировом масштабе, зато попробую изменить хоть что-то для отдельно взятой деревни. Плевать мне на все, потому что я ужасно, просто невероятно зла!