Редактировать или удалить (СИ) - "Torry-Katrin"
Что означали эти слова? Что он имел в виду? Всё равно. Сейчас не было ни малейшего желания и сил даже задумываться об этом. Я просто послал всё к такой-то матери, падая в собственнические объятия брата.
Пытается отползти, но я рывком дёргаю его обратно к себе, усиливая хватку на бёдрах в знак наказания. Двигаюсь ещё резче и агрессивнее. Протестующе мычит, но молчит. Молчит и терпит. Он привык. Теперь только так. Душно. На лбу испарина. Отвлекает. В голове густой пугающий туман. Я не узнаю себя. В такие моменты мы оба теряем своё «Я». Каждый раз как маленький атомный взрыв. Шок и растерянность, которых не скрыть ни за одной из безупречных масок. Брат подо мной, обнажённый и безобразно покорный. Словно сделанный из воска - лепи, что хочешь, пока снова не застыл. Это период откровений и моей безграничной власти. Мы будто меняемся местами. Во всех смыслах. Сейчас я хозяин положения. Сейчас только мне решать, что, как и когда. Ничего не говоря и не спрашивая, делаю. А он слушается. И ни слова против. Принимает в себя столько и так долго, сколько мне нужно.
Не спеша раздеть, зацеловать всё его худое напряженное тело до потери сознания от наслаждения и эйфории. Чтобы стонал, не останавливаясь, умирая от нежности, которую я дарю. Просил не прекращать, тянул руки, метался по постели, комкая простынь, кусая губы ,и кричал. Кричал моё имя. Целовать и без того истерзанные пухлые подвижные губы, не давая ни секунды на передышку. Глубоко, страстно. Как в последний раз. Излиться плавными быстрыми толчками, оставив внутри него всего себя. Пропустить чёрный шёлк сквозь пальцы, крепко обнять и прошептать банальное, но искреннее «Люблю», до утра погрузившись во владения ночи.
Так мне хочется поступить с ним каждый раз перед началом. Но не выходит. Никогда. Как бы я не старался себя контролировать, всегда получается чудовищно наоборот. Стоит мне увидеть его под собой, такого ненормально красивого и готового, почувствовать его желание, как я тут же куда-то исчезаю, уступая место совершенно чужому, незнакомому мне существу. И тогда появляется тот, кто в считанные мгновения перекраивает все мои планы и делает то, за что мне потом непременно бывает очень стыдно. Тот, которым я восхищаюсь и которого боюсь одновременно. Непонятного происхождения зверь. Дикий, неуправляемый и безжалостный. Настоящий псих. Он творит, что хочет, не обращаясь к морали, ни с кем не считаясь. Редко, но бывает, что после ничего не помню. Будто кто-то ловко, начисто стёр карандашную память ластиком, оставив после себя лишь белый лист с мусором от резиновой крошки. Как и не со мной всё случилось. Даже всерьёз задумываюсь иногда - а не приснилось ли? Но нет, не сон. Реальность. Если начал, уже не остановлюсь. Синяки и полосы от царапин, которыми я щедро, специально или невольно награждаю брата, не проходят потом ещё несколько дней, издевательски напоминая мне о том, что невозможно понять другого, когда ты сам о себе - как неожиданно выяснилось! - почти ничего не знаешь. А после прошу прощения. Но всегда искренне. Постоянно одно и то же. Изо дня в день. Как бег по кругу стадиона летними вечерами. Меняется лишь музыка в твоём плеере. А он молчит, только улыбается, целует в угол губ и мягко сжимает мою руку. Прощает. И тоже искренне. Я знаю. Почему всё так? Сколько десятков раз я задавался этим вопросом, так и оставшимся неподвижно висеть в воздухе. Что это - моя особенность, отклонение или же просто… месть? За унижения, за боль и ухищрённые издевательства. За наши искалеченные жизни. За всё сразу.
Возможно.
- Том, полегче!
Жалобно хнычет и просит притормозить, но вопреки своим просьбам ещё туже стискивает ноги вокруг моих бедёр. Я прекращаю толчки и смотрю на него. Злится. Пинает меня кулаками по плечам и груди. Рычит. То орёт дурным голосом, не стесняясь в выражениях, то ласково шепчет. Открыто усмехаюсь над ним и сразу же замечаю стыдливый румянец на распаренных щеках и въедливый взгляд разъярённых карих глаз. Увеличиваю амплитуду. Удовлетворённо вскрикивает и подаётся навстречу, подстраиваясь под несложный ритм.
Он может говорить, что угодно. Плевать. Я ведь знаю правду. Ему нравится. Нравится.
Слишком громко. Зажимаю брату рот. Ещё немного. Рука соскальзывает с потных коленок, уши закладывает от гула приближающегося оргазма. Ещё совсем чуть-чуть…
Перевалившись на бок, почти теряю сознание. Сердце на измене. Я его почти не слышу. Любой такой марафон может стать для нас последним. Рядом ложится брат, тяжело дышит и хрипло хохочет.
Наверное, мы обречены.
***
- Билл?
- Мм?
- Мне, конечно, очень нравится то, что ты сейчас делаешь, это даже слишком хорошо, но не мог бы ты прекратить? Иначе я за себя не отвечаю.
- Оу, ты мне угрожаешь?
- Да куда уж… Тебя так просто не возьмёшь.
- Как двусмысленно, - засмеялся брат и я вместе с ним.
- Хочется подольше полежать вот так вместе. В тишине. Сказочный, практически ирреальный момент, тебе так не кажется?
Билл, помедлив, кивнул.
- Я тоже хочу.
Его голова покоилась на моём животе. Распущенные волосы приятно щекотали кожу. Ноги закинуты на стену одна на другую. Лениво водя ладонью по животу и груди, брат периодически забавно тёрся об меня носом, чувственно засасывая восприимчивые участки тела чуть выше бёдер. Я напрягся от мучительно-будоражащей всё нутро ласки, и чтобы снять совсем неуместное сейчас возбуждение начал гладить его ноги, водя по всей внутренней длине, от щиколоток до ягодиц. Билл тихонько заурчал и расплылся в до невозможности блаженной улыбке. Аккуратный нос поморщился, вызвав у меня умиление, смешанным в неравных пропорциях с щемящим чувством тоски. Он всегда так делал, когда по-настоящему чему-то радовался. Ещё одна нетипичная особенность. Я часто видел его таким в детстве. Раньше всё было совсем по-другому.
- Ауч! Ты чего щипаешься?! Больно же, - я потёр пострадавшее место на боку и кинул укоризненный взгляд на ухмыляющегося брата.
- Не ворчи как старая бабка у подъезда. О чём задумался? - не дождавшись ответа, поднялся, крадучись заполз на меня почти целиком, и поцеловал мой не до конца заживший нос. Та же учесть постигла глаза и щёки. С губ спустился вниз по шее, оставляя на ней влажные следы. Но потом вдруг остановился, как-то напряжённо сосредоточившись на груди, и аккуратно положил туда ладонь.
- Как оно? - так тихо, что мне понадобилось какое-то время, чтобы идентифицировать его слова. Билл поднял на меня глаза и неловко улыбнулся, тут же спрятав лицо в изгибе моей шеи. Я в некотором замешательстве обнял его, прижав к себе как можно плотнее. Пальцы с наслаждением зарылись в густую копну взлохмаченных волос. Не знаю, как назвать. Что это вообще было? Однако измученное сердце в ту же секунду отозвалось, пронзив острой болью всё тело. Я заворочался, но быстро взял себя в руки. Поцеловал брата в чёрную макушку и прошептал ему на ушко:
- Стучит.
Он резко поднял голову, чуть не столкнувшись со мной лбом, и с невообразимо завораживающей печалью в глазах задал ещё один, не менее неожиданный вопрос.
- Не болит?
- Ты же знаешь.
- С ним всё нормально?
- Билл, - я усилием воли нарисовал на лице подобие улыбки и потеребил мочку его уха, большим пальцем очертив контуры приоткрытых губ. - Я два года не наблюдался у своего лечащего врача, хотя должен ходить на приёмы каждый месяц и сдавать анализы. Откуда мне знать, нормально или ненормально?
