Ирада Нури - «Шанталь»

* * * * *

– Вы уверены, что речь идёт именно об этой персоне? – Луи нетерпеливо прохаживался по своему рабочему кабинету, пока оба придворных, низко склонив головы в почтительном поклоне, продолжали свой доклад.

– Абсолютно, Ваше Величество. Нет никаких сомнений, что это она. Только прикажите, и уже сегодня её доставят сюда, – Розен осмелился чуть приподнять глаза, чтобы иметь возможность разглядеть выражение лица монарха. Оно было непроницаемым.

Словно что-то обдумывая, король слегка постукивал себя по подбородку пальцами, унизанными драгоценными перстнями, каждый из которых стоил как целая провинция.

От долгого ожидания ответа в неудобной позе, у Розена начала затекать шея. Скосив глаза в сторону Клермонта, по-прежнему спокойно стоящего рядом с опущенной головой, Розен не без зависти вздохнул: ему бы сейчас не помешала воинская выдержка друга. Но нет, сам маркиз был существом изнеженным, не привыкшим ни к каким физическим нагрузкам, этаким эпикурейцем, как он сам называл себя – человека, выше всего ставящего личное удовольствие и чувственные наслаждения.

Единственная слабость, которой он не мог противостоять, были нежные чувства к графу Клермонту, с которым у него были довольно длительные сердечные отношения. При дворе, где постоянство считалось чуть ли не одним из смертных грехов, эта странная парочка вызывала частые, искусно завуалированные насмешки со стороны придворных, осуждающих не саму противоречащую законам природы связь, а её длительность и постоянство.

Даже Великий Месье, герцог Филипп Орлеанский приходящийся братом королю и имеющий довольно продолжительную связь с шевалье де Лорреном, с неодобрением поджимал губы, когда видел их вместе.

Но, Розену на это было наплевать. До тех пор, пока он будет на хорошем счету у короля, никто не осмелится смеяться над ним в открытую. А после того, как он официально представит Шанталь при дворе, каждый, кто, когда -то осмеливался проявить неуважение, будет стоять в очереди, чтобы получить от него протекцию. О, это будет триумфальный момент! Он сполна расквитается с каждым своим обидчиком.

* * * * *

Разыгрался нешуточный морской бой. Две берберские галеры, неизвестно откуда вдруг взявшиеся, словно в капкане зажали между собой небольшое торговое судно, держащее курс на Кипр. Не прошло и нескольких мгновений, когда на море разверзся настоящий ад. Ружейные выстрелы и людские крики потонули в залпах пушечных орудий.

Не имевшее возможности проскочить между обстреливающими его с обеих сторон кораблями, судно вынуждено было остановиться и бросить якорь. По приказу капитана, пассажиры и члены команды, с поднятыми вверх руками, вынуждены были собраться на верхней палубе. Каждый молился про себя о скорейшей смерти, ибо всем давно было известно, как берберы поступают с захваченными в плен людьми: тех, кого сразу не отправляли на корм рыбам, они словно скот продавали на невольничьих рынках, разбросанных по всему восточному побережью Средиземного моря. Проданный в рабство человек, без конца истязаемый новым хозяином, уже очень скоро забывал не только о происхождении, но и о своём имени. Тяжелые цепи и кандалы отныне становились единственным его достоянием, которые снимались только со смертью несчастного. И, если мужчинам была уготована судьба гнить, выполняя непосильную физическую и грязную работу, то женщинам приходилось ещё хуже, их незавидная судьба шла по двум путям: стать наложницей в гареме какого-нибудь зажиточного человека, либо же сутками напролёт трудиться в борделях, коих было несметное количество в каждом порту. Бедняжки! Как правило, ни одна из них не проживала после этого и пары лет, ибо какой только заразой их не награждали пьяные, месяцами, а порой и годами не моющиеся матросы. Дети, что рождались от этой связи, уже при рождении становились собственностью борделей, и независимо от пола, вынуждены были удовлетворять самые извращенные вкусы посетителей.

Патрис сжал зубы. Нигде, ни на земле, ни в море, отныне не было ему покоя. Изгой у себя на Родине, потерявший всё из-за той злосчастной дуэли и вынужденный скрываться, как последний преступник, он надеялся, что все его беды закончились, когда нанялся помощником капитана на торговое судно, но, видимо у судьбы на него были совершенно другие планы.

Нет! Он, Патрис де Сежен, старший сын и законный наследник графа Ламмер, дворянин до мозга костей, ни при каких обстоятельствах не забывающий о том, кто он, ни за что не позволит орде варваров повязать его, как скот, и продать какому-нибудь ничтожеству, который станет измываться над ним всеми доступными способами.

Не бывать этому никогда! Дождавшись, когда нападавшие, с помощью абордажных крюков подтянувшие к себе взятое в плен судно, стали перебираться на его борт, он вытащил огромный поварской нож, что подобрал с палубы возле камбуза, и бросился на самого главного, который отличался от соратников более пёстрой и богато украшенной одеждой.

Раздался выстрел. В нос ударил едкий запах пороха, а тело пронзила невыносимая боль. Ноги подкосились, и он рухнул прямо на палубу, под ноги своих врагов. Кровавая пелена застелила обзор. Прежде, чем глаза окончательно закрылись, Патрис успел увидеть ухмыляющуюся физиономию бородатого дикаря, с весельем наблюдавшего за его агонией.

Глава 24

Это октябрьское, на редкость солнечное утро, надолго запомнится всем, кто оказался невольным участником событий, произошедших в тюрьме Шатле.

Хм, Шатле… Во время нахождения на парижском дне, мне не раз приходилось слышать леденящие кровь рассказы об этом ужасном месте, но, только сегодня, наконец, удалось увидеть всё собственными глазами.

Прежде всего, нужно сказать, что это был целый квартал с мрачными, узкими улочками, невероятно зловонными и очень опасными. Вся территория Шатле, была поделена между парижскими бандитами, собиравшимися в тавернах и других злачных местах, и владельцами скотобоен, расположенных тут же, из которых исходила постоянная, ничем не перебиваемая тошнотворная вонь.

Ночная и дневная жизнь в этом опаснейшем районе Парижа, были одинаково отвратительны и пользовались столь дурной славой, отчего нормальные люди старались обходить это место стороной. Днем на задворках всех этих уличных лабиринтов резали животных, а ночью та же участь постигала случайно или по незнанию забредших сюда жертв разбойников. Чаще всего, ими оказывались несчастные провинциалы, ничего не знающие о тайной жизни столицы и ужасах, творящихся на её улицах. Впрочем, сами названия улиц лучше любого рассказчика повествуют об обитавших здесь жителях: улица Большая Скотобойня, улица Требухи, улица Резни, улица Живодерни…