Елена Арсеньева - Час игривых бесов

Выбежал – и словно бы перестал существовать для нее. Теперь вообще все перестало существовать, перестало иметь значение для Алены: следы на улице, странные, пугающие звуки за спиной, фонтанчики пыли... все, вообще все сделалось неважным, почти нереальным, кроме вот этой темной фигуры, неподвижно лежащей на пыльном полу. И, наверное, не было в жизни минуты более страшной, чем та бесконечно длинная минута, пока Алена подходила к Игорю, наклонялась над ним, разглядывала его голову с кровавой полосой, трогала слипшиеся от крови волосы, поднимала и отшвыривала валяющийся рядом окровавленный арматурный прут...

Потом она медленно повернула Игоря лицом вверх, посмотрела на его закрытые глаза, вокруг которых залегли черные пугающие тени... коснулась губами бледных холодных губ... И словно бы током ее пронзило, когда она ощутила слабый вздох Игоря.

Он был все-таки жив, ее любимый!

С усилием подавив острое желание впиться в его губы и никогда от них не отрываться, Алена только один раз легонько поцеловала Игоря, а потом достала телефон и набрала два номера. Еле-еле ворочая языком, с трудом подбирая слова, она сказала все, что надо говорить людям, которые отвечают по номерам 02 и 03. А потом выключила телефон и легла на грязный пол рядом с Игорем, прикрывая и кутая его полой своей дубленки, прижимая его к себе все крепче и крепче – так, что между ними теперь даже самый легкий ветерок не протиснулся бы, – что-то беззвучно шепча, отогревая и успокаивая, принимая его в свое живое тепло и погружаясь в холод его беспамятства.

Человек с пистолетом в руке осторожно высунулся из-за пыльного зеркала и несколько мгновений смотрел на этих двоих со странным выражением – то ли сердито, то ли насмешливо. Покачал головой. Потом, ступая легко и бесшумно, пробрался к задней двери «Барбариса» и вышел во двор. Здесь, уже не заботясь об осторожности, добежал до машины, стоявшей под прикрытием старого сарая, запрыгнул за руль и торопливо набрал номер. Номер отозвался на сотовом телефоне другого человека – того самого, который в эти мгновения места себе не находил в своем «БМВ».

– Алло! – выкрикнул тот, едва увидев, какой номер определился на его дисплее. – Он убежал. Так и нужно было, я не понял? От тебя ничего не было, поэтому я...

– Все правильно, – проговорил водитель «Ауди», плечом прижав трубку к уху и включая зажигание. – Быстро двигай отсюда. Она вызвала милицию и «Скорую». Сейчас нагрянут. Домой, домой, домой!

Отшвырнул телефон на сиденье и вывел «Ауди» через арку на Рождественку, а оттуда помчался к повороту на Георгиевский съезд – и наверх, наверх, к площади Минина, на предельной скорости...

Он вспомнил тех двоих, лежавших на полу, прижавшись так крепко, что между их сомкнувшимися телами и самый легкий ветерок не протиснулся бы. Однако отнюдь не умиленная улыбка скользнула по его стиснутым в ниточку губам, а судорога досады изломала их.

Знать бы раньше, эх, знать бы раньше, что есть-таки у надменной и насмешливой писательницы Дмитриевой болевая точка, да еще настолько сильная, что этот мальчишка для нее не просто постельная игрушка, а великая любовь... да, знать бы раньше, насколько все сложилось бы проще! Смотрели же за ней, следили же, а самое главное проследили. И вот теперь столько сил затрачено, и, главное, попусту!

А впрочем, почему попусту? Отрицательный результат – это тоже результат. Правильно поется в хорошей песне: ничто на земле не проходит бесследно, а глупость людская все же безмерна. Про глупость – это уже чистая отсебятина, конечно, но очень верная отсебятина.

С ума сошла баба, совсем сошла с ума из-за какого-то мальчишки! Ну и хорошо, это ее безумие еще пригодится Гному. Определенно пригодится!

Долги наши, или История жизни Ивана Антоновича Саблина (продолжение)

Я был очарован Кореей, однако, вернувшись домой, в Россию, с легкостью забыл эти чары. Хотя, если честно, в Нижнем сначала показалось мне отвратительно да и в Москве жить не хотелось. Российские города в период становления капитализма – ну, это нечто! Тот, кто знает, тот поймет! Поэтому я только обрадовался, когда Гнатюк сказал, что работать мне придется в лесном реабилитационном центре, который находится на речке Линде, в Семеновском районе, рядом с деревней Маленькой.

Как ни странно, эти места я неплохо знал: у одного моего товарища, друга детства, так сказать, в этой деревне жила бабулька, и года три подряд мы там проводили все каникулы, и зимние, и летние. Потом бабулька померла (царство ей небесное!), а родители того парня деревню не шибко любили. Да и я в другую школу перешел, и учиться мы как раз заканчивали, нам не до деревенских радостей было. Потом я уехал, как известно, в Хабаровск, однако снова попасть в Маленькую был просто счастлив.

Строго говоря, наш реабилитационный центр находился в пяти километрах от Маленькой. Добираться было не слишком удобно: сначала час электричкой до станции Линда, потом автобусом до деревни – когда минут сорок, когда полчаса, когда и час, в зависимости от погоды и дороги, – ну а потом еще до санатория нашего полчасика пилить. Реабилитационный центр все в округе только так и называли – санаторий, ну и я для удобства буду так же называть. Кто из пациентов приезжал на своих автомобилях, за кем в Маленькую, а то и в Линду, на станцию, высылали специальную машину из санатория – за деньги, конечно. Это был частный санаторий, так что здесь все делалось за деньги, и очень даже немаленькие. Операции тоже стоили дорого...

Да-да, в этом реабилитационном центре имелось хирургическое отделение, и, как легко догадаться, это было отделение пластической и косметической хирургии. Очень небольшое: с одним врачом (это я), одним анестезиологом и тремя медсестрами. Когда я приехал в центр, мне было двадцать восемь, я там оказался по возрасту самый молодой, поэтому на посту начальника отделения ощущал себя в первое время не слишком уютно. Анестезиолог и все медсестры были люди, мягко говоря, немолодые, давно уже пенсионного возраста, зато это оказались спецы экстра-класса, практики, каких поискать, с ними я на любой, самой сложной операции мог чувствовать себя вполне уверенно. Конечно, после тех революционных методик, которым я научился в Сеуле, мои помощники казались мне порядком закосневшими, однако они с восхищением взирали на мои новации и во всем признавали мое преимущество. Сначала я этим жутко гордился, думал, ну, вот я какой крутой-крутейший, круче меня только Волжский откос, я этих деревенских докторишек просто наповал сражаю, они на меня взирают, словно на гуру какого-нибудь. И немало потребовалось времени, чтобы понять: мои помощники просто-напросто были очень дисциплинированными людьми, которые привыкли с полуслова, даже с полувзгляда подчиняться приказам человека, от которого они зависели, который им деньги платил и который, так или иначе, держал в руках их жизни.