Галина Романова - Чужая жена – потемки

– Кто сказал, что ты не сможешь? – Кузьмин вытянул руку, схватил ее за запястье и потянул на себя. – Никто этого утверждать не может. На снимках отчетливо видно, как ты трогаешь покойника. Самообладанию твоему, хочу отметить, позавидовать можно!

– Но там нет фотографий, где бы я их убивала! – возразила она со слезой в голосе и пошла, увлекаемая его требовательной рукой, за ним следом, обратно – сквозь вишневую поросль, чертополох, через повалившийся штакетник. – Там нет ни единой фотографии, где бы я была с пистолетом, Кузьмин! Тебе ничего не удастся доказать!

– Это опять же только ты так думаешь, – отозвался он лениво. – А на самом деле вдруг может найтись пистолет с твоими пальчиками. И лежит он, например, в той самой коробке, которую ты спрятала в камере хранения на вокзале.

– Там не было пистолета! – заорала ему в спину Дина и, не выдержав, ударила его трижды кулаком между лопаток. – Там не было пистолета! Не было!!!

Он не сразу обернулся. Замер вначале, будто оказался перед непреодолимой преградой или противотанковым рвом, не зная, куда дальше идти и что делать. И затем начал медленно поворачиваться. Медлительность его была нарочитой, наигранной, это Дина сразу поняла. Он хотел подобной заторможенностью нагнать еще больший страх на нее. Заставить ее бояться его еще сильнее.

А ей вдруг сделалось все равно. Ну, ударит он ее, и что? Пусть дальше он ее повалит на землю, начнет пинать ногами, пусть разобьет ей лицо. И угрозами пусть сыплет, сколько ему вздумается. Ей все равно! Убивать по его приказу она не станет, ни за что! И фотографии те могут единственную вещь доказать – ее соучастие. Но никак не то, что она сама лично кого-то убила.

Плевать!!!

– Пистолета, говоришь, не было?

Он ее не тронул и даже глянул на Дину с затаенной, какой-то странной веселостью, будто очень уж удивлен был ее выпадом, будто он ему чрезвычайно потешным показался.

– А что там было, дылда? Что?! – Кузьмин снова схватил ее за плечо, привлекая к себе ближе. Шумно задышал Дине в лицо, почти касаясь губами ее щеки. – Ну? Что было в той коробке, которую ты везла на дачу к этим маразматикам? Что ты спрятала в камере хранения, а?!

– Тебе-то что за дело?

Дина удивленно покосилась на него, насколько это вообще было возможно сделать в той позиции, в которой она по отношению к нему оказалась. Увидела лишь мочку его уха, самый край мохнатых ресниц, висок с едва заметно вздувшейся веной и белобрысый ежик его волос. Почему-то увиденным она осталась крайне недовольна. Все было… каким-то вылощенным, даже, можно сказать, чрезвычайно ухоженным, совсем не несшим в себе отпечатка сложных тюремных будней. И пахло от этого мерзавца хорошо, свежо. И дыхание его тоже было свежим и чистым. Она невольно скользнула языком по своим зубам, «забывшим» на время, что такое зубная щетка. Надо было, наверное, послушаться его совета и привести себя в относительный порядок. Хотя бы для себя, не для него же, господи, помилуй!

– А мне, может, интересно, – отозвался Кузьмин после паузы.

– Интересно, что было в той коробке? – Она уперлась руками ему в грудь, попыталась отодвинуть голову и заглянуть ему в глаза. – Зачем тебе это, Кузьмин?!

– Что было в коробке, Игнатова?

Лучше бы она не смотрела в его наглые глаза, стремительно потемневшие. Лучше бы не ощущала на себе подавляющую энергетику его взгляда. Лучше бы…

Нет, а что лучше? Стоять и ощущать на своей щеке его движущиеся губы?! Вдыхать его запах, слушать его голос? Тоже радости мало. Смятение одно и нервы.

– Я не знаю! – Она поднатужилась и отпихнула его от себя, отступив на три шага.

– Чего не знаешь? – Он шагнул вперед.

– Не знаю, что было в той коробке.

– То есть? – Было ясно, что он ей не верит, так интенсивно он замотал головой и руку в ее сторону вытянул. Жест этот означал: погоди-ка, милая, давай-ка разберемся. – То есть ты моталась с этой дерьмовой картонкой по всему городу, потом помчалась с ней за город, вернулась, наткнувшись там на два трупа. Полетела дальше, нашла третий труп, вернулась на вокзал, спрятала ЭТО… – Кузьмин гневно выделил местоимение колоритным голосовым диапазоном, едва не сорвавшись на визг. – В камере хранения… Затем решила свинтить из города. И все потому, что ты не знаешь, что там, в этой коробке, было?!

– Не знаю.

Дина равнодушно пожала плечами. Вообще-то весь этот разговор ее изрядно удивил, если не сказать больше. До сего момента никаких откровений от нее Кузьмин не требовал, ни о чем таком он ее не расспрашивал. Да она и не собиралась с ним откровенничать – есть фотографии, вот пусть он ими и довольствуется. А тут – такой интерес к этой коробке, из-за которой, собственно, все и начало ломаться в ее жизни. С чего бы вдруг?

– Ты врешь, дылда, – нацелил на нее палец Кузьмин. – Я тебе не верю!

– Твое право. И мы, кажется, уже это обсуждали. Про неверие и так далее. И вообще, мне все больше хочется…

– Чего?

– Мне хочется вернуться в город, пойти в милицию и все рассказать.

Зачем она соврала, зачем? Если бы выбор какой-то и был у нее, этот вариант она и вовсе бы не рассматривала. Ей же труба тогда, крышка, как вопит постоянно Кузьмин. Ей не поверят, и даже проверять никто ее непричастность к убийствам не кинется.

– Да?!

Он был настолько ошарашен, что на какое-то время сделался очень похож на того прежнего Данилу Кузьмина, с которым она играла в детстве в войну и штандер-пандер во дворе и возле школы. Что-то забытое из того беззаботного детства и ранней юности, с расцарапанными икрами и сбитыми коленками, коснулось его облика.

Он только тогда мог именно так удивляться: широко распахивая глаза, неуверенно, растерянно улыбаясь. Именно таким она его запомнила, когда сказала ему, что начала встречаться с Витей. Таким – вполне нормальным, растерянным и человечным. Потом все стало по-другому. Потом Кузьмин вдруг резко повзрослел, связался с неприятной компанией. Начал цепляться к ней, насмехаться. Начал пропадать неделями, не появляясь в школе на занятиях. Его видели и с пивом, и с водкой, со взрослыми девицами и крутыми мужиками на крутых машинах.

Все потом исчезло из него, все. Будто какой-то пьяный, дурной дворник смахнул с Кузьмина своей поганой метлой все хорошее. А теперь – на какой-то миг – это вдруг вернулось, будто она снова ему про Витю сказала. О том, что, кажется, она влюбилась в Виктора без памяти, и о том, что они начали встречаться.

– То есть ты хочешь?.. – Он не у нее теперь спрашивал, – у самого себя, выворачивая ладонь ковшиком то вверх, то вниз, будто мысли свои взвешивал. – Лучше тюрьма, чем со мной, так?

– Приблизительно, – кивнула Дина.

Вообще-то она никаких аналогий для себя не проводила. Она просто устала от этой страшной истории, в которую попала по воле случая. Устала от присутствия Кузьмина, заставлявшего ее ненавидеть саму себя, вынуждавшего ее нервничать и чувствовать что-то неприятное, темное, растущее в ее душе, наряду с удушающим чувством вины.