Черные бабочки - Моди

Теперь она воспринимает это на свой счет. Отводит взгляд куда-то в туман. Как будто ей это не очевидно. Ей, которая всегда права, которая с улыбкой говорит мне: «Альбер», заставляя меня чувствовать себя дураком одним только взглядом. Вообще не понимаю, что с ней происходит.

— Мы не можем его оставить, Соланж. Даже на время.

А этот сидит себе на руках и рыгает, оставляя пятно молока на ее плече.

— Понятно. Ты хочешь, чтобы мы его бросили.

— Мы его не бросаем, черт возьми. Это не наш ребенок.

— Может, и так, но без нас у него не будет отца.

— Про отца она мне тут рассказывает.

Я даже почти уверен, что мы оказали ему услугу. Вырасти в фургоне среди бутылок пива… Но на самом деле я знаю, что мы сделали, и это мучает меня. Малыш этого не заслужил. Его будущее — это служба опеки, детдом, как сейчас говорят. Общее спальное помещение, молитвы, удары линейкой. Тайные удовольствия священника. Столовая, воняющая рвотой, апельсин на Рождество и три скудные сигареты, которые будет прятать, надеясь, что поскорее вырастет. Это его ожидает. Если не найдется мать.

Если бы я верил в Бога, я бы молился, черт побери.

Дождь прекратился, но с таким туманом я продолжаю вести машину спокойно, не спеша. День и так был достаточно тяжелым, не стоит врезаться в дерево, вдобавок маленький человечек заснул. Дорога его успокаивает. Или, может быть, это рука Соланж, которая нежно гладит его волосы, шепча что-то на ухо.

Смешно подумать, что, глядя на нас сейчас, кто-то мог бы посчитать нас вполне нормальными людьми, почти.

Мы в итоге отказались от больницы. Слишком опасно. Слишком много шансов быть пойманными. Ну я говорю «мы», но Соланж промолчала. Она вернулась куда-то в свой мир, забрав с собой малыша, и я думаю, что им там будет лучше всего. Пусть он наслаждается этим спокойным моментом, позволит окутать себя теплотой, под наступающую ночь, гул двигателя, потому что скоро это закончится. Там, куда он направляется, будет шумно, очень шумно. И много людей, и много цветов. Я оставлю его где-то в городе, неважно где, перед магазином, у входа в подъезд, на автобусной остановке. В безопасности от дождя. Там, где его найдут.

В итоге я все-таки еду быстро. Мы уже видим городские огни, оранжевые фонари, неоновые вывески.

Я говорю «мы», но их вижу только я.

20

Бордо — ужасный цвет. Правда. Так еще и с сиденьями из бежевого бархата, просто кошмар. Но это все равно хорошая машина, особенно за такую цену: сорок тысяч километров пробега, практически новая резина. Даже электрические окна есть, это вообще высший класс, к тому же я хотел остаться верен «Рено», потому что нет ничего более незаметного.

И все же она ужасна.

— Что скажешь?

— Мне нравится.

Вот и славно. Рука у окна, волосы по ветру, Соланж касается руля двумя пальцами и крепко держит рукоятку переключения передач. Какой бы ни была машина, главное, чтобы ехала. И ехала быстро. Люди, считающие, что женщины медлительны, наверное, никогда не сидели с ними за рулем на этих узких горных дорогах, где обгонять фургон — это самоубийство. Она обогнала два, пока я пытался вытащить кассету из бардачка. Я бы попросил ее немного замедлиться, потому что умереть так было бы глупо, но мне нравится видеть, как она вновь начинает жить, что я ограничиваюсь сжатыми ягодицами. И наслаждаюсь синим небом.

Уже шесть месяцев мы никуда не уезжали. Шесть месяцев работы, дождя, ранних подъемов, вечеров перед телевизором. Для остального мира это немного, но для нас это вечность. Отпуск — наш наркотик, и у нас началась ломка. Но Соланж не хотелось уезжать. И не хотелось оставаться. Ей ничего не хотелось. Она таскала за собой печаль, сея ее повсюду на своем пути. Со временем это стало действовать и на меня, даже не знаю почему, словно заразное заболевание. Когда людям грустно, их обнимают, целуют, успокаивают. Говорят, что все будет хорошо, покупают картошку фри на главной площади. Но не ей. С ней нужно ждать.

И вот так, внезапно, она снова ожила. Оказывается, было достаточно новой машины отвратительного цвета, чтобы вернуть ей желание снова отправиться в путь. Мы спускаемся на юг, близко к итальянской границе, в Ниццу, Ментон, все такое. Мне очень нравится эта местность, небо без единой тучи, цветущие лавровые кустарники, ряды пальм, создающие впечатление, что мы где-то в другом месте. Если бы все зависело от меня, мы бы приезжали сюда каждый год, арендовали дом в деревне на задворках, но из-за наших небольших «эксцессов» нам трудно устанавливать какие-либо традиции. Дураков везде хватает. Просто не нужно ловить слишком много в одном и том же месте, как говорят охотники.

И все же этот запах смолы — мне его не хватало.

Мы останавливались наугад, в небольших отелях на склоне холма, где можно завтракать, глядя на море. Мы загорали, слушая волны. Наслаждались жареными барабульками на террасе бара на пляже. А теперь мы едем вдоль побережья, с открытыми окнами и таким невероятным видом, будто мы находимся на обложке открытки. И мы поем вместе с Клодом Франсуа на полной громкости.

Я в твоей жизни. Я в твоих руках.

Ба-рра-ку-да.

Небольшая остановка на заправке, где какой-то уродливый автостопщик показывает нам свой картонный плакат. Не знаю, куда ему надо, и мне все равно, потому что мы никогда не подбираем автостопщиков. Перерыв на сигарету, и я сажусь за руль, а то от скорости Соланж на узких дорогах меня немного подташнивает. Я еду спокойно. Наслаждаясь пейзажем. Наслаждаясь музыкой. Думая о том, что жизнь снова прекрасна, и что в майке цвета хаки моя девчонка выглядит более возбуждающей, чем когда-либо. Меня смешат люди, которые говорят, что устают друг от друга. Мне достаточно на нее взглянуть, чтобы захотеть. Особенно так, летом, на солнце, когда она загорелая, ее кожа пахнет кремом, а волосы — пляжем. Как всегда, она отодвигает сиденье, кладет ноги на приборную панель. Шорты заползают между ее ягодиц, и меня это возбуждает все больше с каждым разом, как я поглядываю на нее.

Я кладу руку на ее бедро.

— Мы где-нибудь остановимся?

— Мы только что останавливались.

Я чувствую под моей рукой ее горячую от солнца кожу, двигаюсь вверх по ее бедру, мои пальцы скользят, но ее шорты слишком плотные, и мне сложно одновременно следить за дорогой. Машина сворачивает к обочине, и Соланж отталкивает меня.

— Осторожно.

Я извиняюсь, смеюсь, и как только дорога становится чуть более прямой, я снова отпускаю коробку передач и начинаю дразнить ее левую грудь.

— Прекрати…

— Ладно, ладно.

Она напряжена, и я не могу сказать, что она не права, ведь одно резкое движение рулевого колеса отправит машину в полет, поэтому я включаю поворотник и останавливаюсь на обочине. Это не самое идеальное место, но никого нет, вид на море потрясающий, и это возбуждает больше, чем номер в отеле.

— Что ты делаешь?

— Угадай.

С игривой улыбкой я выключаю двигатель. Это вызывает у нее только раздраженный вздох, но это нормально, она всегда немного оттягивает время, когда все идет не по ее плану.

— Ты красива.

Она не отвечает. Отодвигает мою руку. Чем немного меня раздражает, потому что, когда ей этого хочется, она должна получить все незамедлительно и я не имею право на отговорки или головную боль.

— Ну, давай… Расслабься. Это же отпуск!

Я наклоняюсь к ней, целую в шею, ее запах пляжа сводит меня с ума, и моя рука проскальзывает под ее майку.

— Прекрати. Мне не хочется.

— Тебе никогда не хочется! Расслабься немного.

Ее соски твердеют под моими пальцами, она отталкивает меня, дергается, это меня еще больше заводит, но вдруг она взрывается.

— Прекрати, я же говорю! Не трогай меня! Я сказала — нет! Ты не понял?

Я отдергиваю руку, как от удара током. Но этого ей недостаточно, она продолжает смотреть на меня, как на постороннего.

— Ты такой же, как и остальные, черт побери.