Эдуард Снежин - В тенетах суккуба

— Ну, как? — спросила ведьмочка.

— Супер! — прохрипел я. И тут же добавил:

— Но больше этого не будет, ни в тебя, ни в меня. Ты маленькая дурочка и не задумываешься о последствиях, если он сломается.

— Не трусь, не в первый раз и ничего не случилось.

— Так это ты позволяла с другим?

— Позволяла. Знаешь, у меня был дружок-зычок. Он, вообще-то, в первый раз просто изнасиловал меня, а потом научил многим штучкам.

Я тут же вспомнил подслушанный разговор дочки с матерью, там на Дону.

— Уголовник?

— Ну да. У него под кожицей были вставлены металлические шарики, б-р-р! — встряхнулась она.

— Ну, ты точно, оторва! — смотрел я на неё, потрясённый очередной новостью.

— Только честно скажу тебе, с ним я так и не научилась кончать, хотя он очень хотел этого.

— А где он теперь?

— Ты что! Узнали мать с отцом, тут, ведь, за мной негласная слежка, прикатили сразу, у отца председатель Совета друг, Рустама сразу выселили за зону.

Я знал, что у местных властей есть право по закону о закрытых территориях выселять людей, чем нередко пользовались в личных целях.

— Не угодно ли, Вам мадемуазель, чтобы Ваш нынешний друг тоже загнал под кожу шарики? — с издёвкой спросил я.

— Не угодно. Мне с тобой и так хорошо, — поцеловала меня девушка с непритворной нежностью. За такой сердечный поцелуй я готов был любить её, даже если бы она сама была уголовницей и согласиться на всё.

— Тогда, давай, заменим градусник чем-нибудь безопасным, — предложила она.

— Чем? — испугался я.

— Сейчас! — спрыгнула голозадая нимфа с кровати и слетала в туалетную комнату. Она вернулась с длинным, сантиметров в двадцать, блестящим никелированным штырём.

Я понял, что очередной экзекуции не избежать, убедительных аргументов против применения орудия у меня не было. Я только взвыл, когда она всунула его весь в то же место, где недавно провалился градусник.

Только закруглённый кончик штыря кокетливо выглядывал из щелки моей головки.

Человек привыкает к любым превратностям судьбы и может радоваться даже насилию.

Мы стали использовать этот болезненно приятный способ, доводивший нас до остервенения в половых оргиях.

На третий день безумства с применением инструментальных средств, я проснулся утром с залитым кровью пахом. Нежная промежность оторвы тоже была вся в крови.

После этого она перестала применять орудие сладостной пытки, а, я, на всякий случай, выбросил его совсем.

На четвёртый день голодовки я ушёл на пару часов в свою квартиру, переставить мебель на высохшем полу. Лариса хотела со мной.

— Это не женский труд, — возразил я, — обойдусь сам.

Вернувшись обратно, я застал незнакомую гостью. Они с Ларисой болтали за столом… и пили портвейн.

— Что такое? — возмутился я.

— Вадик, мы не виделись с подругой полгода, пришла с бутылкой, не выгонять же!

— Она не сказала Вам, что четвёртый день без пищи? — обратился я к подруге.

— Да ну? За что Вы её голодом морите?

— Извините, — еле сдержал я бешенство, поднял со стола ополовиненную бутылку и выставил за дверь на лестничную площадку.

— Она ждёт Вас! — раскланялся потом я.

Гостья хотела, наверняка, сказать ещё что-то обидное, но Лариса тихо произнесла:

— Уходи Вика.

Вика хмыкнула, но поскольку я никогда не видел, чтобы кто-то из подруг спорил с Ларисой, удалилась.

— Я уж не говорю о том, что ты нарушила слово родителям, пить после голодовки просто опасно и глупо, — сказал я в расстроенных чувствах.

— А ничего не случится! Я крепкая! — махнула девушка рукой, — давай я салатик сделаю, мы же купили овощи на восстановление.

— Делай, — согласился я покладисто, во время голодания выделяется на язык ацетон, а я ещё и надышался им в своей квартире и, возвращаясь, мечтал покушать, чего бы, конечно, не допустил, если б не этот случай. И главное, раз Лариса выпила, лучше закусить, чтобы не раздражать желудок одним вином.

А она, дорвавшись наконец, до алкоголя, весёлая летала между комнатой и кухней и напевала, задевая меня:

— А ты такой холодный, как айсберг в океане…

Потом мы испытали с ней блаженство первого поедания пищи после голодания. Обыкновенный винегрет, чуть сдобренный растительным маслом, казался вкусным необыкновенно.

— Ешь малыми порциями, так положено, — учила Лариса, раскрыв мамину книжку.

— Понял, — согласился я и начал тщательно пережёвывать мелкую порцию пищи, не для того, чтобы легче усвоилась, а помочь своим примером преодолеть зверский аппетит нарушительнице обетов, написанный на её лице после приёма портвейна.

Весьма осчастливленные насыщением, мы плюхнулись на кровать дожимать блаженство сексуальными радостями.

— Как же со словом предкам? — спросил потом я.

— Всё, всё, сколько нам осталось? — заиграла девушка пальцами, — совсем ничего, двадцать дней. Это будет … — зажмурилась она, — 19 августа!

Она всегда разгуливала по комнате обнажённой. В первые дни любви мне нравилось это невообразимо, особенно наблюдать колыхание розовых половых губ под чёрным треугольником. Потом я, как-то, спросил её:

— Ты не думаешь, что от постоянного созерцания женского тела у меня не будет стоять на тебя х…й?

— Не думаю! — отрезала Лариса.

Она подошла к зеркалу и завертелась перед ним со всех сторон:

— Какая же я, блядь, красивая, кому же я, блядь, достанусь?

Нет, на неё, положительно, нельзя было долго обижаться, и нельзя не любить!

Я вышел первый день на работу, у Ларисы каникулы были до сентября. С тоской ждал, когда закончится рабочее время.

В первой половине дня любовь моя звонила дважды, но потом я сам не смог дозвониться до неё по обоим адресам.

Я забежал в кассу, там ожидала меня уже две недели премия, о которой узнал только на работе. Купил Ларисе на рынке огромный букет гладиолусов, коробку трюфелей и в самом приподнятом настроении явился домой, мы опять переселились ко мне.

Лариса лежала на тахте, пьяная в драбадан.

— О, какой ты галантный! — приподнялась она, увидев меня с подарками.

Подошла, шатаясь, поцеловала, обдав портвейным запахом.

Я скованно застыл на пороге комнаты.

Девушка переложила цветы в вазу и радостно захлопала в ладоши:

— А мне предки послали перевод!

— Если б знали, то послали бы плётку, чтобы излупить тебя, — мрачно заметил я.

— Ну, что ты сердишься, у нас ещё две бутылки.

Лариса открыла холодильник за углом в коридоре и достала два пузатых «бронебойных снаряда» по 0,8.