Нина Соротокина - Прекрасная посланница

– А скачете, как отменный жеребец!

К удивлению Евграфа князь запретил прополоскать в ручье пропахший потом и сукровицей камзол.

– Дай сюда, – приказал он денщику, – пусть у меня будет. Так и нес камзол в руках, пока Евграф не запихнул его в багаж.

Первые минуты Матвей не смел поднять глаза на девушку. Стыдно было, что она застала его в таком разобранном виде.

Но неловкость скоро прошла. Николь вела себя так естественно, так сочувствовала своему спутнику и боевым его ранам, что впору было не краснеть, как нашкодивший малец, а распустить павлиний хвост и рассказывать о своих подвигах при взятии Шотланда. Вот ведь рубка была! Но не смог он ничего рассказать, язык словно прилипал в гортани. Так и ехали. Дева щебечет, а он молчит и улыбается глупо.

12

На следующий день, к вечеру, когда до места назначения остался один прогон, случилась неожиданность: колесо слетело с оси. Большого урона не было, только багаж в канаву угодил, да батюшка, мрачный ворчун, по неловкости изволил набить шишку на затылке.

– Только бы до кузни добраться, – причитал Евграф. – Проклятое колесо! Вот и думай теперь – доедет оно до постоялого двора или не доедет. Экая незадача!

Неожиданная задержка в пути не огорчила Николь.

– Папенька, мы пока погуляем…

Этой фразой она сразу как бы приглашала к прогулке Матвея, а также давала понять отцу, что обойдется без его общества, потому что вполне доверяет русскому. Матвей с охотой откликнулся на приглашение. Перед ними расстилались луга, поросшие колокольчиками и розовой смолкой. И конечно, ромашки, куда же без них? Поэтический пейзаж, что и говорить. Узенькая тропочка, петляя, вела к купе деревьев. Птицы пели в траве, высоко в небе ястреб выискивал добычу.

Николь быстрым шагом шла вперед, Матвей еле поспевал за ней. Надо о чем-то разговаривать, думал он. Невежливо идти вот так, молчаливым олухом. Некстати вспомнилось, как он убегал вчера от девицы в кусты. И тут вдруг новая мысль обожгла его. Если вдуматься, то не раны он стеснялся и не обвисшей плетью грязной руки, а собственной наготы. Такого с ним отродясь не было. Вспоминать давешнюю сцену было не только стыдно, но и приятно, томительно. Тогда он ощутил на своих голых плечах и груди ее взгляд как нечто материальное. Николь словно погладила его теплой ладошкой, словно перышком пощекотала. А глаза-то у нее были огромные, удивленные. А какой смысл был в этом взгляде? Нет, он не в состоянии его прочитать. «Старею», – думал со смятением двадцатишестилетний князь.

А чего это он, собственно, приуныл? Понравилась девица, иди до конца. Тем более что Николь из простых, гувернерова дочь, что стесняться-то? Комплиментами сыпь, встань на колено с приличной речью, ручку облобызай – и она твоя. Но не хотелось ему вставать средь полей на колено. Глупо как-то… Плечики у нее такие худенькие, грудки маленькие, как китайские розетки под варенье, и глазищи в пол-лица.

Николь вдруг остановилась и оглянулась с вопросительным взглядом. Матвей сразу покраснел, лицо пошло пятнами, как у золотушного.

– Что? – спросил он испуганно.

– Ручей…

– Кабы не моя раненая рука, я перенес бы вас как пушинку.

– Не надо… как пушинку. Здесь камни, я могу по ним перейти. Позвольте опереться на вашу руку?

– О!

Николь все-таки замочила туфельки, а может, просто сказала, что замочила. Пришлось вернуться. На обратном пути произошел разговор, который оставил в душе Матвея странное, непонятное чувство.

А случилось все так. Он, наконец, взял себя в руки, набрал букет цветов и с поклоном вручил их Николь. Она благосклонно их приняла и сразу стала похожа на пейзанку с модной картинки, только соломенной шляпки не хватало.

– Теперь вы похожи на пастушку.

– Теперь? А раньше на кого я была похожа?

– Ну, про пастушку я просто так сказал. Я видел такой мозаик на табакерке. Но вас я почему-то представляю на море. Эдак знаете, чтоб брызги в лицо, нос корабля рассекает седую волну…

Он продолжал говорить пышно, витиевато, Николь смеялась. Позволим себе высказать догадку, о чем именно она думала. Уже с уст ее готова была сорваться поощрительная фраза, что-нибудь вроде: «Какой вы, право, еще мальчик», или нет, так нельзя, еще обидится, надо сказать: «Я и не догадывалась, сударь, как вы юны душой», но вместо этого она переспросила довольно резко:

– Какая дама на палубе? Какой розовый шарф?

– Длинный, – с готовностью отозвался Матвей, – а она в черном плаще. Рядом фок мачта. И шарф задевает эту мачту, вот-вот обовьет.

– Где вы видели эту даму?

Матвей глянул на Николь внимательно, настороженность в ее голосе его смутила.

– Наверное, во сне, – сказал он по возможности беспечно и поспешил перевести разговор на сельский пейзаж.

Впрочем, он мог и не стараться. Разговор как-то сам собой иссяк.

Вопреки переживаниям Евграфа, наши путешественники вполне благополучно добралась до постоялого двора и кузни. Карета требовала серьезной починки. Последний перед столицей постоялый двор не отличался от прочих: не большой, не маленький, в меру грязный, с мышиным писком за печкой, с черными тараканами у немецкого поставца с оловянной посудой.

Этот последний вечер Матвей вспоминал как в тумане. Сам он лег в большой комнате на лавке, Николь разместилась за плотной занавеской в углу. Где папенька, дай бог памяти, ночевал? А кто его знает, где-то тут же. Еще запомнилась рябая девка, которая таскала одеяла и овчинные тулупы. Матвей спрашивал: «Зачем тулупы, уже июнь на дворе?» А девка отвечала: «Дак ноги прикрыть. Утренники еще студеные». Оспа хоть и попортила ей лицо, изуродовать до конца не смогла, руки сильные, ухватистые, носик точеный, покрывающий волосы плат украшал мелкий северный жемчуг, в ушах серьги с яркими стекляшками. Знатная девка!

А дальше – туман. Что ели, что пили, как в постели укладывались – ничего Матвей не помнил. Проснулся утром с больной головой, плечо ныло, как кипятком ошпаренное. Тут же выяснилось, что последний прогон до столицы ему предстоит совершить в одиночестве, то есть в обществе Евграфа. Прелестная Николь и благородный отец, оказывается, уже уехали. Как, с кем? Матвей бросился к Евграфу – что ж не разбудил, тетеря глупая? Денщик даже не счел нужным оправдываться, он-де тоже спал. Объяснение дала рябая девка. Оказывается, недавние их попутчики случайно встретили на постоялом дворе соотечественников и отбыли с ними в неизвестном направлении.

Матвей расхохотался нервно. Ну, знаете, это уж ни в какие ворота! Эти самые «последние трактиры», последние в смысле перед пунктом назначения, играют в его жизни роковую роль. Но с Польшей понятно. Там перед Варшавой он напился как свинья, потому и не помнил ничего. И здесь-то он и выпил всего две кружки браги. Правда, в иных трактирах такую брагу варят, она быка с ног может свалить.