Яна Розова - Скелет в шкафу художника

Ко мне ходила Тамила, заботливая и искренняя, всегда с новым анекдотом и с маленьким букетиком цветов.

Однажды пришел Витус. Только он был странный, ничего не говорил, кроме «хорошо выглядишь» и «поговорим, когда поправишься!». В свою Америку Витус совсем не спешил. Кто же из них мог наболтать?

Вот только папа не приехал. Я уже успела привыкнуть, что он рядом. Он приручил меня.

Так вот, выведав о моем эротоманстве, Костров крайне вдохновился и начал строить предположения одно нелепее другого. И чувство вины за сексуальное удовольствие, и стремление привлечь суицидом внимание к себе со стороны мужского пола, и что-то там еще. А как омерзительны были его допросы о том, как именно я занимаюсь сексом? Люблю ли боль, или люблю быть сверху, или надевать на себя необычную одежду, костюм зайчика, например, или, может, я предпочитаю анальный секс? А достигаю ли я оргазма? А что чувствую, если не могу кончить? Какие члены мне нравятся больше всего? Чем не удовлетворяет меня Тимур?

«Разговоры о сексе еще хуже секса», — решила я и перестала об этом говорить вообще. Моя забастовка была расценена как акт протеста против лечения вообще. Конечно, это так и было, но Костров сделал далеко идущий вывод: я не хочу лечиться, потому что он, наконец, начал докапываться до истины. То есть это не я, а болезнь во мне сопротивляется лечению, не желая отпускать меня в здоровую жизнь.

Он практиковал «открытую» систему лечения. То есть долго и нудно болтал о своих лечебных мероприятиях, стратегических и тактических планах: так мы сделаем сейчас, а вот об этом поговорим завтра. Убедившись в правильности своего курса, доктор сказал мне, что темнее всего бывает перед рассветом и вскоре мы будем приступать к стадии катарсиса.

— Так вы будете лечить меня, как лечили мою маму? — спросила я, борясь с сонливостью, вызванной всеми принятыми мною с утра препаратами.

— Варенька, этот метод — мой конек! — горделиво изрек эскулап. — Я создал этот метод, я вылечил благодаря ему не менее сотни пациентов. Многие были больны уже долгие годы, многие отчаялись, но я помог им. Помогу и тебе.

Сколько я ни встречалась с докторами, никогда не замечала такой самоуверенности. Но Костров с его седой гривой и проницательным взглядом, со своими монографиями на четырех языках, живописно расположенными на полках в кабинете, умел внушить доверие не только съехавшим пациентам, но и их многострадальным родственникам. В этом я уже давно убедилась на своем опыте. И даже я сама потихоньку подпадала под влияние всех этих бредней о сексе и самоубийстве. Возможно, обстановка располагала! На психику любого больного особое влияние оказывают крашенные зеленой краской до половины стены, больничные коридоры.

Вместе со мной в отделении психиатрии лежало человек двадцать. Это были мужчины и женщины, выглядевшие в основном так же, как и остальные больные в других отделениях. Женщины носили ситцевые халаты, мужчины — тренировочные костюмы советских времен или китайские, постсоветские. Шаркать по коридору было принято в домашних тапочках. Эти люди совсем не походили на сумасшедших. Только одни из них слишком часто плакали, другие не спали ночами. Были и такие, как я, — самоубийцы-неудачники.

Среди моих коллег по отделению были «острые», то есть с чем-нибудь этаким, накрывшим внезапно слабую психику. А были «сезонные», то есть те, которые попадали сюда пару раз в год. Обычно такие пациенты лечились весной и осенью, но были экземпляры, «обострявшиеся» летом.

Целыми днями в больнице было нечего делать. Ну, завтрак, процедуры: уколы, капельницы, физиотерапия, массаж, психотерапия, ароматерапия, душ Шарко. Потом обед, сон, обход, ужин, телевизор, отбой. Но ведь голова-то пустая! К тому же прорва времени уходила на ожидание своей очереди в тот или иной процедурный кабинет. Психи, мои соратники, пачками сидели на дерматиновых кушетках и болтали, болтали, болтали! Откуда столько слов у человека берется? Я столько говорить не могла из-за сонливости, вызванной таблетками, но остальные тараторили без умолку. Почему их в сон не клонило? Наверное, иммунитет к лечению!

Однажды утром я ожидала своей очереди в физиокабинет, где мне предстояла процедура под названием «гальванический воротник». Если честно — приятно ощущать на плечах легкое электрическое покалывание. После двадцати минут удовольствия меньше болела травмированная спина и проходило тошнотворное головокружение. Впереди меня в очереди сидело человек пять. Двое мужчин, лечившихся, кажется, от хронических запоев, и три женщины. Я их знала. Двое — из «сезонниц», страдающих бессонницами и расстройствами памяти, и одна — после неудачного суицида, молодая жертва мужской неверности.

— Проклятые кошмары совсем замучили, — жаловалась одна «сезонница», полная дама лет сорока с белыми стрижеными волосами. — Ох, беда! И ни кино страшное не смотрю, ни гадости не читаю! Вот ложусь вечером, все нормально, а потом начинается: бегают такие, все в белом, волосища длинные, с ножами, полосуют меня…

Нет, она точно тайком «Матрицу» вторую посматривает! Откуда иначе эти белые, длинноволосые? Я спрятала улыбку, сделав вид, будто зеваю в ладошку.

Вторая сезонница сочувственно заохала, а молодая самоубийца только пожала плечами. За время пребывания в психиатрической больнице я заметила, что те, кто действительно однажды решал прекратить свой земной путь, становятся на некоторое время вроде как просветленными. Они будто вспоминают что-то, что неожиданно осветило их как-то раз и потерялось навсегда в глубинах памяти. Потом это проходит. Многие начинают ценить свое возвращение в мир живых и наслаждаются каждой минутой, а единицы поскитаются некоторое время неприкаянно и решают уйти снова. Мне показалось, что наша суицидальная особа была из единиц.

Пока шел разговор о кошмарах, я не очень прислушивалась, но потом вдруг услышала слова:

— …Кошмар на самом деле. Кишки волочатся по земле. А он орет!

Я подняла голову. Тут одной «Матрицей» не обойтись! Для таких видений и «Ночи живых мертвецов» маловато!

— И это было на самом деле? — этот вопрос задала вторая «сезонница». Оказалось, рассказ вела самоубийца. Она ответила безо всякого раздражения:

— Я же говорю, это ей мерещилось. Она у нас запойная, мы уже все запарились с ней. Пьет неделю-другую, а потом начинает порезанных мужиков, в натуре, видеть. То есть она вроде бы признает, что это глюки, но рассказывает с такими деталями — дуба дать можно! — Рассказчица мрачно усмехнулась и добавила нечто невероятное. То есть невероятно было, что именно я и именно сейчас услышала это: — Но моя тетка не одна такая. С ней вместе художница лечилась, так та вообще повесилась!