Ширли Конран - Тигриные глаза

Плам вдруг обнаружила, что ей становится все труднее быть идеальной женой и матерью. Она металась по супермаркету с детской коляской, страшно грохоча ею, и твердила себе, что в ее жизни что-то не так. Но что? Вначале она была покорно-послушной, ее шпыняли дома и в школе. Затем какой-то миг она наслаждалась глупой и беззаботной юностью. Появление на свет ее детей, может, и было случайным, но она нисколько не сожалела об этом. Просто она хотела бы, чтобы они появились позднее. Но теперь у нее было все, о чем может мечтать любая девушка: симпатичный муж и два прелестных ребенка, которых она обожает. Она недоумевала и стыдилась того, что этого ей было недостаточно.

Плам безуспешно пыталась поговорить с матерью о своей непроходящей и, казалось бы, беспричинной тоске, но миссис Филлипс, которую пугали всякие разговоры о чувствах, была склонна по-женски упрощать запутанные ситуации:

"Ты устаешь с детьми. И потом, как только Джим найдет работу, он станет другим человеком. Так что считай, что тебе повезло». Она отвела ее к врачу, который прописал ей успокоительное.

К осени 1975-го Плам поняла, что жизнь проходит мимо нее, ничего не оставляя взамен, и почувствовала себя загнанной в угол. Не в пример ей, Лулу с энтузиазмом начала третий год своей учебы в художественном колледже, а Дженни, с радостью променявшая Портсмут на свободу Лондона, обитала в творческом запустении подвальной комнаты на Уэстборн-Гроув. Когда Дженни поступила в училище Слейда, Плам и Лулу были удивлены, хотя никогда не признавались друг другу в этом. Они обе считали метафорический стиль Дженни, основанный на мечтательно-фантастических образах, застывшим, скучным, вычурным и неоригинальным. Всякий, кто пытался работать в таком стиле, встречал лишь пренебрежение со стороны остальных студентов, презиравших немодные подходы, за исключением разве что работы на натуре.

Лулу, вновь привыкшая к дифирамбам по поводу ее таланта, которые пели ей те, кто не хотел, чтобы она губила его, ужасно расстраивалась из-за того, что она всего лишь на третьем курсе провинциального колледжа, тогда как Дженни уже училась в одном из лучших художественных училищ Лондона. Еще больше расстраивало ее, что Мо тоже перебрался в Лондон, где получил место в училище архитектурной ассоциации. После тихих споров с Плам и громких скандалов с преподавателями и родителями, боявшимися ее возможного срыва, Лулу бросила колледж и отправилась вслед за Мо в Лондон вдыхать воздух свободы.

Над кроватью Мо висела репродукция картины Малевича, написанной в 1924 году и изображавшей проект дома пилота аэроплана. Рядом была пришпилена увеличительная фотография спиральной модели монумента памятника-башни III Интернационалу Татлина, которую несли демонстранты по улицам Ленинграда в 1926 году. Под этими символами высоких устремлений Мо с Лулу занимались любовью, планировали возродить агитационно-пропагандистское искусство и увлеченно спорили о том, что является лучшим решением жилищной проблемы в мире: сферические купола Бака Фуллера или пластиковые юрты из переработанного вторсырья.

После нескольких сумасбродных недель, когда Лулу засыпала лишь на рассвете и вставала только к полудню, она попыталась поступить в один из художественных колледжей Лондона, но было уже поздно: все места на этот год оказались занятыми. Да она и не очень старалась, ибо знала, что для этого ей понадобилась бы рекомендация из Хэмпширского колледжа, которую ей никогда бы не дали.

Пример двух подруг, бросивших учебу, сделал Дженни еще более целеустремленной. Дженни лихорадочно работала над тщательно продуманными картинами для своей выставки, дав себе обет не отвлекаться на мужчин. Джим мрачно замечал, что ей ничего другого не остается. Она напирает так, что любому становится видно, как ей хочется этого, а мужчины не любят, когда их хотят. Они предпочитают гоняться за теми, которые уворачиваются от них, и испытывают триумф, когда им удается завоевать их.

Перед самым Рождеством 1975 года, просидев шесть месяцев без работы, Джим неожиданно получил предложение занять место преподавателя в Хэмпширском художественном колледже. Уже в следующем месяце он мог приступить к работе. И к тому же на отделении, где когда-то учился сам. Он был доволен и жаждал вновь окунуться в беззаботную атмосферу своей молодости, когда он был популярен, но теперь уже в роли авторитетного наставника.

В тот же день Плам вынула из почтового ящика конверт и с радостным удивлением прочла, что получила премию «Самому многообещающему молодому художнику», присуждаемую Художественной ассоциацией юга, — 1000 фунтов стерлингов. Плам, впервые участвуя в конкурсе, была уверена, что у нее столько же шансов на победу, сколько у ее отца на выигрыш в Национальной лотерее.

Чек торжественно вручили в административном центре Портсмута и здесь же громко зачитали вывод, который сделало жюри конкурса: «При явном недостатке технического мастерства эта художница столь же богата духовно и оригинальна, сколь талантлива».

— Я старалась выразить свое настроение, — объясняла Плам своим ошеломленным родителям.

Цветовая гамма ее конкурсной работы весьма отличалась от всего, что она делала раньше. Это было завихрение массы темно-зеленых и черных оттенков, передававших глубину скрытого отчаяния и ярости, которые она ощущала в себе, будучи молодой матерью.

Вернувшись в тот вечер после торжественного ужина, устроенного мистером Филлипсом в местном отеле «Куин», они увидели, что Тоби и не думал засыпать, а играет посреди гостиной, стены которой Джим выкрасил в грустные малахитовые тона. Никак не засыпавший Тоби измучил сиделку, а в комнате устроил настоящий кавардак из игрушек.

Плам быстро уложила сына в кровать. Тоби поднял взгляд на мать. Его серые глаза с длинными ресницами резко выделялись на симпатичном лице и смотрели взглядом отца. Рядом лежал его брат, рыжеволосый Макс, который тоже никак не мог заснуть. Этот доверчиво улыбающийся матери мальчик был ее точной копией. И глаза у него такие же фиалковые, и ее маленький нос, и такой же нежный овал лица. Но взгляд у Макса всегда был беспокойным и тревожным, не то что у Тоби, который глядел уверенно и требовательно. Так прежде глядел на все его отец. Теперь взгляд у Джима был какой-то просящий. С годами выражение непроходящей обиды все больше портило его симпатичное лицо. Он был обижен на весь мир. Джим считал, что кто-то другой, только не он сам, виноват в том, что ему никак не представится возможность вспыхнуть звездой на небосклоне.

Когда Плам наклонилась поцеловать Макса, в детскую на цыпочках вошла ее мать и, отозвав дочь в сторону, зашептала на ухо, что не хотела бы вмешиваться, но поскольку все они сегодня немного выпили спиртного, то ей, Плам, надо быть этой ночью поосторожней, потому что, если появится еще и третий ребенок, это свяжет ее по рукам и ногам.