Наталия Ломовская - Участь Кассандры

Сомнений не было. Болгарская пророчица обещала мне смерть сразу после появления на свет моей внучки. Я не собираюсь жить вечно, это противно здравому смыслу. Но в моих силах отсрочить собственную кончину, отменив предполагаемое потомство раз и навсегда!

Глава 7

Мой сын хорош собой, высок, молод. У него пока не было женщины, он застенчив. Но дурное дело нехитрое! Моими врагами стали девушки. Любая из них – худая, полная, красавица, уродина, дура, умница, манерная студентка университета или разбитная колхозная доярка – могла принять семя моего сына и забеременеть моей смертью. Принести мне в раздутом, как глобус, животе, мою смерть и наивно ожидать, что я ее полюблю. Моя власть над сыном велика. Если я потребую, чтобы он никогда не женился, он этого не сделает. Но я ведь не вправе лишать его нормальной жизни, обычных мужских удовольствий! Ни одно противозачаточное средство не дает полной гарантии, да и потом, девчонки так хитры, а Володька простодушен!

– Бабьи фантазии, – отрубил Блинов. – Ладно, если тебе так нужно… Кое-что придумаем.

И он придумал, через несколько дней мне позвонила женщина-врач. Необыкновенно звонким, серебристым голоском она сообщила, что готова решить мою маленькую проблему.

– Аппендицитом ваш сын не страдает?

– Да, недавно был приступ, – сказала я, понимая, что от меня ждут именно этого ответа.

– Нужно вырезать. Перитонит – неприятная штука. А попутно мы сделаем… В общем, произведем еще одно маленькое вмешательство. Вазэктомия. Зачатие исключается.

– Наверное, сложная операция?

– Нет, что вы! Простая, но дорогостоящая. Это вам обойдется…

Она назвала сумму, понизив голос, – вероятно, эта сумма была для нее запредельной. Но я только улыбнулась. Это цена моей жизни, дурочка с серебряным голосочком! Ездить тебе на «Волге», приобретенной у спекулянта по двойной цене, ведь именно на это ты хотела потратить свой незаконный гонорар? Мне жаль тебя и не жаль денег.

Но сквозь щекочущую радость я ощущала смутное беспокойство. Мы договорились – послезавтра Вовку кладут в больницу, я передаю половину денег, другая половина – при выписке. Положила трубку, и тут беспокойство переросло в страшную уверенность. Опрометью кинулась я в комнату сына.

Он сидел на кровати и смотрел на меня так, словно видел впервые. Телефонная трубка валялась на тумбочке, издавала тихие гудки. Машинально я взяла ее, теплую, покрутила в пальцах и водрузила на жалобно звякнувшие рычажки.

– Зачем? – спросил меня сын.

Продолжая поглаживать трубку, я объяснила ему все.

– Но почему ты сразу не рассказала? Не попросила меня? Почему я должен узнавать об этом вот так? И что – ты бы потом мне ничего не сказала?

– А ты бы согласился? Добровольно?

Мне казалось, я загнала его в угол этим вопросом…

– Да, согласился бы. Но сейчас… Сейчас я уже не знаю.

– Что ты хочешь сказать?

Он уходил, ускользал от моей власти, становился чужим с этим своим новым взглядом, с независимыми плечами, с горестной складкой губ! И я взглянула на Володю, как в детстве, как в юности на него смотрела, чтобы добиться послушания. Под алмазным моим, лучевым взглядом Вова дрогнул. Я усилила напор, он сопротивлялся, но вот плечи дрогнули и опали, глаза наполнились ртутным блеском, разъехались плаксиво губы… Он был подчинен. Я поцеловала его, уложила, подоткнула одеяло… Я принесла сыну липового чаю и спела колыбельную песенку. Он снова был моим послушным маленьким мальчиком.

А утром я обнаружила его отсутствие. Раскрытая постель, растерзанный шкаф. Володя прихватил с собой все, что успел. Кое-что из одежды, документы, деньги, несколько дорогих безделушек, в том числе Вавино колечко с бриллиантом и ее же солонку! Предполагал ли мой бедный мальчик их продать, чтобы оказаться как можно дальше от меня? Не знаю. Эти вещи слишком дорогие, слишком приметные, чтобы от них можно было легко избавиться. Я найду сына быстрее, чем он успеет выговорить слово «комиссионка».

Все оказалось не так легко. Я запускала свою перламутровую паутинку в разные города, пыталась даже подключить родную милицию. Говорю «пыталась», потому что эта затея с самого начала вызывала у меня сомнения. И точно – в милиции объяснили, что взрослый сын имеет право жить отдельно от матери, что он, конечно, даст о себе знать через некоторое время. Наконец я смирилась. Блюстители закона правы. Если уж он вылупился из бронированной скорлупы родного дома, ушел с линии огня моего взгляда… Уже ничего не вернуть. Я оставила поиски. Пусть процветает в столицах, пусть прозябает в дальней дыре, пусть загнивает в капиталистических кущах. Пусть женится, пусть размножается, если хватит храбрости! Но пусть помнит меня, пусть помнит и просьбы мои, и приказы, милости и возмездия!

Я подхожу к последней части своего повествования. Я затеяла эти мемуары для себя, для собственного удовольствия и времяпрепровождения. Сейчас ведь все что-то пишут. Скучающие жены богатых мужей разражаются сентиментальными романами, скандальные журналистки издают детективы, дочери известных отцов презентуют мемуары. Мне предлагали накропать воспомининая о Дандане, я отказалась под предлогом старости и маразма.

Не претендуя на лавры, я засела писать историю собственной жизни. Мне нравится ноутбук с надкушенным яблочком на серебряной крышке, нравится мягкий стук клавиш, собственный изящный кабинет. Я работаю до обеда, и никто не смеет меня беспокоить, телефоны отключены, домработница на цыпочках шустрит по дому. Давеча вот приезжал журналист, попал не вовремя. Час дожидался в холле. Дело было на даче, и сам парнишка оказался из какого-то интерьерно-садового издания. «Ваш дом и сад», что-то в этом роде. Сад у меня в самом деле дивный для холодного северного края. Фотограф сделал несколько снимков, но я забраковала все, кроме одного – там я видна издалека, читатели журнала смогут оценить мою фигуру. А вот ближние планы не удались. О, я слежу за собой, трачу много денег, подтяжку мне делал сам Клод Лассус! Целого состояния стоило только побывать в офисе прославленного хирурга. Отель «Негреско», Лазурный Берег, некрасивый лысый человек, одетый в шмотки от Гуччи… Но сквозь релакс-мьюзик я все равно слышала шаги подступающей старости. Старость крадется по тропинкам морщин. Угловатыми становятся скулы, западают глаза, жалобно пересыхает шея, вместо суставов – корявые узлы. Как болят они по ночам, как горек вкус маленькой розовой таблетки, приносящей, кроме спокойного сна, еще и утреннюю расслабленность, безволие!

Я дала журналисту снимок времен моей юности. Намекнула, кстати, что сейчас работаю над книгой о своей жизни. Надеюсь, он вставит это в статью. А пока свежий номер журнала, горячая булочка для моего самолюбия, печется на журналистской кухне, прокачусь-ка я в Англию! СПА замечательно на меня действует.