Лазарус - Джессика Гаджиала
Я выглядела так. Казалось, я должна была выглядеть по-другому, чтобы стать наркоманом. Но я все еще была собой, со своими веснушками, бледной кожей, карими глазами и ямочкой на подбородке. Может, я похудела на пару фунтов, но это было более вероятно из-за почти семидесятичасовой рвоты и отсутствия еды, чем из-за самих наркотиков. Под моими глазами были фиолетовые пятна от бессонницы.
Но в остальном — это была я.
Надеюсь, с этого момента я смогу быть просто собой. Я все еще смогу смотреть на себя в зеркало. Я прекратила саморазрушаться.
Благодаря Лазарусу.
С этими мыслями я вышла из ванной на звуки, которые он издавал на кухне. Где-то в гостиной док-станция играла что-то мягкое, рок-музыку. Лазарус стоял у плиты, размеренно нарезая что-то на кубики, так, как это делают повара, каждый раз не отрывая нож полностью. Это было то, что я находила странно горячим по причинам, которые я даже не пыталась понимать.
— Подумал, что ты, возможно, сегодня захочешь поесть, — сказал он, услышав, как я подошла, хотя я сделала это тихо.
— Я думаю, что справлюсь с этим, — согласилась я, положив руку на свой живот, который был болезненно пуст.
— Постараюсь сделать что-нибудь легкое, — сказал он, когда я подошла ближе, чтобы посмотреть, что он режет — картофель и лук. — Картофель на завтрак и простая яичница-болтунья. Если ты справишься с этим, мы, возможно, сможем подумать о равиоли на обед, — предложил он, заставляя мои губы приподняться. — Не-а, — сказал он, когда моя рука потянулась к кофейнику.
— Почему нет? О Боже, — простонала я, мое лицо, без сомнения, выглядело таким же болезненным, как и мое сердце, при одной мысли об этом. — Только не говори мне, что я больше не могу пить кофе!
На это он усмехнулся, одарив меня широкой белозубой улыбкой, от которой по моему животу разлилось странное теплое чувство. — Давай не будем слишком сходить с ума. Нет, я просто думаю, что, поскольку кофе обезвоживает, может быть, тебе сначала захочется немного воды, чтобы ты не чувствовала себя выжатой.
Выжатой — хорошее описание того, как я себя чувствовала.
И, видя его логику, я выпила стакан воды, прежде чем выпить кофе, пока он готовил.
Долгое время царило дружеское молчание, прежде чем он нарушил его. — Расскажи мне о своей маме.
От этой просьбы у меня перехватило дыхание, я так не привыкла, чтобы люди спрашивали о ней. Конечно, я была той, кто знал, как его мать страдала и умерла от своей болезни. Я ничего не могла с собой поделать; я прекрасно понимала эту боль — тяжелое положение ребенка, оставшегося без матери. Для того, кто не прошел через это, не было никакого способа понять.
— Как долго? — спросил он, когда я сразу ничего не сказала.
— Два года, — ответила я, время делало это не менее болезненным.
— Тогда не это было спусковым крючком, — сказал он, бросая картофель в сковороду, и шипящий звук наполнил почти напряженно тихую комнату.
— Не совсем, нет.
— Расскажи мне о ней, — попросил он, полуобернувшись ко мне, все еще перемешивая картофель, чтобы он не пригорал.
Я почувствовала, что слегка пожимаю плечами. — Она была скалой. Мой отец был и всегда будет полным придурком. Я думаю, что она потратила большую часть своего времени, пытаясь компенсировать это. Будучи мамой-домоседкой, она на самом деле не могла убежать от него, поэтому она просто держалась и пыталась оградить нас от него.
— Он причинял тебе боль? — спросил он напряженным голосом.
— Нет, — сказала я, качая головой и слегка криво улыбаясь, — это означало бы, что ему действительно было достаточно не наплевать, чтобы даже заметить, что мы там были. Хотя он обращался с ней как с дерьмом. Все, что она когда-либо делала, было недостаточно хорошо. Он даже не сказал нам, что она была больна, даже после того, как она попала в больницу из-за проблем с дыханием, связанных с БАС (прим.перев.: Боково́й (латера́льный) амиотрофи́ческий склеро́з (БАС; также известен как боле́знь мото́рных нейро́нов, мотонейро́нная боле́знь, боле́знь Шарко́, в англоязычных странах — болезнь Лу Ге́рига (англ. Lou Gehrig’s disease) — прогрессирующее, неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы, при котором происходит поражение как верхних (моторная кора головного мозга), так и нижних (передние рога спинного мозга и ядра черепных нервов)).
— Звучит так, как будто он был настоящим гребаным придурком, — согласился он, качая головой, когда потянулся, чтобы смазать сковороду и поставить ее на огонь. — Как ты узнала?
— Моя старшая сестра пришла навестить меня. Они с моей мамой планировали ее свадьбу. Когда она узнала, что происходит, она рассказала мне. Моя мама, — сказала я, качая головой и глядя на свой кофе, — не хотела «обременять» нас правдой.
Прошло всего около месяца с тех пор, как я видела ее в последний раз, в основном из-за двухнедельного отпуска, который я взяла, чтобы не потерять дни до конца этого года. Всего месяц, но, когда я вошла в ту больничную палату, она так похудела, что превратилась практически в скелет — просто кожа, обтягивающая кости.
Нормально, так сказали врачи.
Очевидно, так же, как и дрожь, и трудности с глотанием, и мышечные боли, усталость и проблемы с дыханием.
Они также говорили такие вещи, как: не так часто встречается у женщин, и она молода, и ей дают от двух до пяти лет.
От двух до пяти лет.
Вот сколько ей оставалось.
От двух до пяти лет, чтобы сказать то, что ей нужно было сказать.
От двух до пяти лет для нас, чтобы попытаться осознать реальность ее возможной смерти.
Но даже если бы у меня было десять лет, этого было бы недостаточно.
Ее отпустили, когда ее респираторная инфекция прошла — под любящую заботу мужа. Зная, что это верный смертный приговор, я бросила свою офисную работу в кабинете дантиста и почти вернулась домой, чтобы заботиться о ней.
Это был унизительный опыт — делать что-то подобное, особенно когда она была так молода — чистить зубы и расчесывать волосы, купать ее, одевать и кормить, готовить и убирать за ней.
Мой отец самоустранился, и я была рада его отсутствию.
Хотя ее голос слегка дрожал, она потратила столько времени, сколько могла, прежде чем устала рассказывать мне свои истории, делиться своей мудростью, рассказывать
