Ингрид Нолль - Воронье

На этот раз Ахим прикатил на другой машине.

– Та самая «тойота», которую я хотел тебе предложить, – пояснил он. – Увидишь, на что она способна, какая скорость.

Однако у первой же строительной площадки про скорость можно было забыть. Народ воспользовался пасхальными праздниками для того, чтобы выбраться из города, съездить в гости, и образовалась пробка.

– Жаль, что я не взял с собой альбом, – сказал Поль. Ему очень нравились мощные дорожные катки. Особенно когда машины стояли без движения.

– Надеюсь, ты шутишь? – простонал Ахим. – У нас сейчас голова должна совсем о другом болеть.

– Точно, – откликнулся Поль. – О тем, как нам вести себя с мамой, о похоронах и так далее.

Мать как статуя стояла у дверей, словно ждала их здесь много часов. Она обняла сыновей и, хотя держала себя в руках, выглядела постаревшей. Даже древнее китайское искусство, казалось, не помогало устоять под ударами судьбы.

– Как дела у Аннетты? – вежливо поинтересовалась она. – Сможет приехать на похороны?

– Она передает тебе привет, – соврал Поль. – Ее скоро выпишут. Когда ты успела сделать тесто для этой вкуснотищи?

– Несколько дней назад, – ответила она. – А сегодня просто разморозила. Кофе не слишком жидкий?

Потом они вместе написали текст траурного объявления и составили список тех, кто будет на похоронах. Ахим напечатал все на своем ноутбуке. Поль вдруг понял, что еще ни разу не видел покойников.

– Могу я еще раз увидеть папу? – спросил он. И, едва задав этот вопрос, почувствовал, как его охватило неприятное любопытство.

– Ты и в самом деле этого хочешь? – спросила мать. – Может быть, лучше запомнить его таким, каким он был в самые счастливые минуты? Впрочем, он еще в больнице, там есть специальное помещение…

Она вдруг расплакалась, Ахим подал носовой платок.

Потом нужно было просмотреть разные бумаги. Пока Поль изучал папку со страховыми полисами и квитанциями о пенсионных выплатах, Ахим убирал со стола, а мать разбирала личные вещи отца.

– Жан-Поль, тебе – золотые карманные часы, твоему отцу подарили их на конфирмацию. Ахиму – этот орден, я сама не знаю, за что ваш дедушка его получил. Кто хочет взять запонки?

Так все продолжалось до тех пор, пока Ахим не извинился – ему было необходимо выйти на воздух.

Наступил вечер. Поль разрывался между желанием увидеть умершего отца и долгом, который повелевал не оставлять мать одну.

– Ах, мама, – проговорил он, – наверное, как бы мы ни старались, облегчить тебе эти дни не получится. Мы, конечно, можем взять на себя кое-какие организационные вопросы. Что же касается твоего состояния… – Он смолк, не зная, что сказать.

Она улыбнулась:

– Наверное, это прозвучит странно: мне очень грустно, я чувствую себя немного виноватой, но в основном я испытываю удивительное облегчение. Теперь я свободна и могу ложиться спать, когда хочу, и просыпаться, когда хочу. Я могу поесть, когда проголодаюсь, я могу поехать туда, куда захочу. Пульт управления теперь в моих руках. Наверное, я покажусь вам бессердечной, но на самом деле это не так. Я любила вашего отца, и больше сорока лет вся моя жизнь была подчинена его интересам. Но теперь…

Поль не знал, как реагировать. Никогда еще он не слышал от матери так часто слово «я». Собственно говоря, среди перечисленного не хватало только одного: «Я могу спать с тем, с кем я хочу».

Поль представил себе постель и тут же страстно захотел в ней оказаться, причем один, без Аннетты, Ольги или еще кого-нибудь.

– Если ты дашь мне белье, я постелю себе и Ахиму, – предложил он; оказалось, что уже все постелено, – матери и в голову не пришло рассчитывать на подобное предложение от Поля.

– Где же Ахим? – спросила она. – Может, поехал к своей подружке?

– И как она тебе? – поинтересовался Поль.

– Я никогда себе не позволяю обсуждать подобные вещи, – ответила мать. – Подружки должны нравиться вам, а нас, родителей, ваши отношения не касаются.

– Никакого ответа – это тоже ответ, – пробормотал Поль.

В этот момент в комнату, приплясывая, вошел Ахим, балансируя картонными коробками на левой руке.

– Пицца, – объявил он. – «Маргарита», «Неаполитана», «Кальцоне». Может, и не лукуллов пир, но все же приличный ужин.

За едой почти не говорили. Полю очень нравился прибор, которым он в детстве пользовался каждый день. Почти с нежностью он смотрел на эмалированную скандинавскую миску шестидесятых годов, на шкафчики, столик из тикового дерева, голубые в зеленую клеточку шерстяные занавески. Здесь он вырос, и то, что Аннетта называла все это мещанством, его очень задевало. Есть вещи, которые олицетворяют все родное, и к ним нельзя подходить с позиций моды.

Ахим отвез брата в больницу, но до морга провожать не стал.

– Не жди меня, я возьму такси, – сказал Поль. – Спасибо тебе за все.

Его проводили в торжественно обставленную комнату с приглушенным светом, крестом на стене и белыми цветами. В гробу лежал закрытый простыней покойник. Больничный служитель откинул льняную простыню и оставил Поля одного.

Обычно красное, лицо отца теперь можно было – Поль читал об этом – назвать восковым, выражение стало жестким, бесстрастным, как бы отсутствующим.

– Ты больше меня не слышишь, – прошептал Поль, – но ты не слышал меня и когда был жив. Что я знаю о тебе? Твоя несдержанность была мне чужда, но, может быть, своей склонностью к самосозерцанию и фантазиям я обязан именно тебе. Мама подарила мне рисунок, который ты сделал в молодые годы. Интересно, что там было изображено поваленное молнией дерево.

До тех пор пока снова не появился служитель и с профессиональной любезностью не проводил его к выходу, Поль стоял над безжизненным телом отца и размышлял, главным образом о себе. Будет ли он через сорок лет выглядеть в гробу так же, как выглядит сейчас его отец?

Сев в такси и уставившись в темноту, он почувствовал себя бесконечно одиноким.

– Чтоб вам всем пусто было, – проворчал водитель, когда они уже почти доехали до места. Сирена и синие мигалки заставили его резко затормозить, они почти заехали на тротуар. Прежде чем двинуться дальше, пришлось пропустить вереницу полицейских машин.

Над крыльцом родительского дома горел фонарь, но внутри света не было. Видимо, мать с Ахимом уже отправились спать. «Что я за свинья, – промелькнуло у Поля в голове, – даже сейчас думаю об инцесте. Что-то со мной все же не так». Поднявшись по лестнице в мансарду и оказавшись в своей бывшей комнате, он заметил, что его движения, мысли, внутренний ритм странным образом замедлились. «Сейчас у меня остановится сердце», – с ужасом успел подумать он, прежде чем провалиться в сон.