Инна Бачинская - Танец на тлеющих углях

Вася наконец оторвал ладони от лица. Ему было стыдно. Не глядя на Сэма, он потрепал Кубика за уши. Сэм разлил остатки виски, подтолкнул стакан к нему.

– Давай, Василек! Ты пойми одну вещь – да, ты хлебнул, не приведи господь никому… Но! – Он поднял указательный палец. – Ты жив, свободен и впереди еще много всего! За тебя! За возвращение!

Они выпили.

День перевалил за половину, и предвечерняя свежесть уже разливалась в воздухе. Ощутимо потянуло сыростью из оврага. Кубик дремал, свернувшись клубком, чутко реагируя подергиванием лохматых ушей на шорохи в траве.

И Сэм наконец решился:

– Знаешь, Василек, я ведь к тебе по делу…

Глава 9

Погружение

Масяня влетела в театральное кафе, как торпеда, и с порога закричала басом:

– Зинаиду убили!

Кафе было маленькое, служебное, только для своих, и находились там в этот момент человек десять-двенадцать, занятых сегодня в репетиции. Сюда можно прийти со своими бутербродами, и местные остряки называют его кухмистерской. Сейчас все расслаблялись перед вторым раундом репетиций, жевали бутерброды и пили чай или кофе.

– Что ты мелешь? – подала голос Прима. – Что значит – убили?

– Какую Зинаиду?

– Нашу! Ермакову! Убили! Вчера! Тут пришли из полиции, капитан, допрашивать будет, как в той пьесе…

Из-за широкой спины Масяни, театрального enfant terrible[3] – кличка, честно заслуженная за гренадерскую внешность, громогласный голос, а главное, за стремление всюду совать нос, а потом перевирать увиденное и подслушанное, – выступил молодой человек в кожаной куртке и джинсах.

– Капитан Мельник, – представился он. – Роднянский райотдел внутренних дел.

– Что случилось? – пискнула Дымкова, вечная малолетка, навсегда забывшая о возрасте.

– Я же сказала! Зину убили! – рявкнула Масяня. – А у вас есть оружие? Это… табельное?

– Как убили?

Впервые в жизни Прима выглядела растерянной. Ее задушевная приятельница, владелица дома моделей Регина Чумарова, забежавшая на чашку кофе и на последние театральные сплетни, пробормотала:

– Я ж ее знаю, Зину… взяла у меня костюм… – Она хотела прибавить: – И не расплатилась еще, – но вовремя прикусила язык.

Романтический герой – крепко сбитый молодой человек – задумчиво взглянул на Приму и подумал: «Вот если бы тебя!» Им часто приходилось играть влюбленных, и актеру всегда казалось, что он целуется с собственной престарелой тетушкой.

– Какой ужас! – воскликнула трепетная Томилина, прикладывая пальцы к вискам. – За что?

– Как это – за что? – тут же окрысился благородный отец, актер, известный скверным характером, забрасывающий жалобами все инстанции, какие подсказывало ему богатое воображение и жизненный опыт, – от местных и центральных властей до редакций газет и жэков. Жалобы были на всевозможные темы – от сугубо профессиональных до выгула собак в общественных местах и текущих труб в туалете. – А за что, по-вашему, можно убить?

– Я имела в виду… за что это нам! – по-дурацки брякнула Томилина, сама толком не зная, что хотела сказать.

– Кому это – вам? – повысил голос благородный отец. – Что вы хотите этим сказать?

– Господа, господа! – подала голос Прима. – Успокойтесь! Товарищ из органов сейчас все нам расскажет!

– Я больше рассчитываю на вас, – признался капитан Мельник. – Это вы мне должны рассказать…

Он не вмешивался, давал актерам выговориться, очень рассчитывая на их профессиональную непосредственность и болтливость.

– Мы ничего не знаем! – выскочил трус Елтуфьев.

– Чего вы не знаете? – переключился на него благородный отец. – Человека убили, а вы! Вам хоть известно, что такое гражданский долг?

– Это из какой пьесы? – негромко произнес крепко сбитый романтический герой, надеясь, что благородный отец не услышит. Но он ошибся.

– Ваш цинизм поражает, молодой человек! – загремел тот. – Вы тут без году неделя, и никакого уважения…

– Господа, господа!

– Нет, пусть объяснит! Вопиющий цинизм!

– Я вас умоляю… – пробормотал крепыш.

– А кто убил-то?

– Ты что, идиотка? Никто не знает!

– А может, это несчастный случай?

– Господа, у нее кто-то появился! – снова Масяня.

– Что значит – появился? Кто?

– Олечка из парикмахерской сообщила мне по секрету, что появился. Зина сама ей сказала!

– Мужчина?

– Ой, не могу! А кто? Конечно, мужчина!

– Господа, давайте послушаем представителя власти!

Крик продолжался еще некоторое время, пока актеры не сообразили, что их гость, капитан Мельник, странно молчалив, стоит скромно у двери, в разговоры не вмешивается, вопросов не задает и не призывает «кончать базар». Внимательно рассматривает присутствующих. Им стало неловко.

– Мы готовы, – с достоинством произнесла Прима. – Задавайте ваши вопросы!

Они снова говорили много, но ничего такого, что могло бы пролить свет на убийство Зинаиды Ермаковой. Разведена, одинока, жила одна. На вторых ролях, ничего особенного, но девка хорошая, не стерва, как некоторые. Мужчины? Ну, бывали, конечно… Но в последнее время никого. Но раз парикмахерша Олечка сказала, что появился, значит, появился. Олечка у них вроде исповедника. Причем появился совсем недавно, так как никто из коллег еще не в курсе, хотя, с другой стороны, можно было догадаться – Зина взяла дорогущий костюм у Регины, торопилась домой после спектакля и прямо светилась вся, не ходила, а летала, и все это недаром и о чем-то говорит. Недавно, недели две. Или три. Намекала, что, возможно, поедет в Испанию или Италию. А в прошлом году была в Турции.

Сидела на диете, ходила в фитнес-центр, прикупила новую косметику, французскую, яркую, даже слишком. Родителей нет, мама умерла, отца, кажется, вообще не было. Есть тетка где-то в провинции – Зина навещала ее раз или два в году, посылала деньги и лекарства. Тридцать четыре года, но выглядела моложе. Говорила, что ей двадцать семь… Подруги? Конечно, Валя Семейкина, сейчас на больничном. Парикмахерша Олечка… Все они очень ее любили. Бедная Зиночка!

Вот, пожалуй, и все, что удалось узнать в театре капитану Мельнику о личной и творческой жизни актрисы Зинаиды Ермаковой. Он не рассказал им о подробностях убийства, несмотря на настойчивые расспросы, зато выслушал всех очень внимательно. Он был убежден, что убийство совершил человек из их среды, прекрасно знакомый с жертвой. С воображением художника или актера. Возможно, с психическими отклонениями. Он не просто убил Ермакову, он потом еще, не торопясь, поработал над телом, как будто знал, что ему никто не помешает. Капитан Мельник, навидавшийся всякого на своем веку, с содроганием вспоминал картину в гостиной актрисы. Косметика, отметил он. Французская, слишком яркая. Которую убийца зачем-то унес с собой – в квартире ее не нашли.