Яна Розова - Слабая, сильная, твоя…
Жили мы скромно, муж не видел смысла в покупке дорогих вещей. Как я и предполагала, Мир не был богат, он просто имел свое дело и жил на доходы с него. Точнее, на малую часть доходов, так как большая часть шла на развитие предприятия, которое требовало все новых затрат. Даже первую свою французскую машину он купил лишь на пятом году жизни во Франции. До этого пользовался такси или служебным джипом. Зачем же тогда зарабатывать? А он не пытался зарабатывать, просто так жил. Кстати, на первую годовщину свадьбы он все же подарил мне обещанные сапфиры. Это был целый гарнитур, состоящий из изящного ожерелья, браслета и кольца. Тонкая работа и крупные чистые камни предполагали высокую цену. Печалило лишь одно — мне решительно некуда было надеть всю эту красоту.
Забавно, что Мир платил мне весьма солидную зарплату, и это были мои личные деньги. На них я покупала себе одежду, косметику, позже стала часть этих денег отсылать в Россию маме. Так что я была работающей женщиной, живущей на заработанные честным трудом франки.
Мы сняли небольшой дом с мебелью в предместье (там живут люди с хорошей деловой репутацией), наняли кухарку и горничную. Чем целый день занималась кухарка, я не знала. Мы почти не ели дома. После легкого завтрака ехали в офис, обедали в городе, и два вечера в неделю посвящались деловым ужинам в ресторане. Это не было развлечением, это было работой, подчас весьма изматывающей обязанностью улыбаться и не путать вилки.
Жизнь с любимым мужчиной давалась мне нелегко. Однажды я пошутила, что если бы у Мира была дверца, его можно было бы держать в доме вместо холодильника. Возле него было одиноко. Раньше я проводила с ним слишком мало времени, чтобы это заметить. Всегда озабоченный своими важными делами, он что-то прокручивал в мозгу, витал мыслями в необозримых перспективах, взвешивал, оценивал и подсчитывал. А я была обычной женщиной, мечтавшей о любви, о том, что мои чувства будут разделены, моя преданность будет оценена, моя страсть найдет утоление.
Я приказывала себе не думать об этом, не ждать чуда, но так сразу подчиниться жестокому приказу сердце было не в силах. Уже в первый год в моей замужней жизни бывали бессонные ночи, полные желания и боли. Никакой алкоголь не мог залить плотской жажды таких ночей. Утром я выходила из спальни с красными глазами, раздраженная, но с улыбкой на искусанных губах. И я была счастлива тогда! Все же утром я встречала Мира и проводила с ним целый день. И нас не разделяла другая женщина, и были редкие минуты физической близости, и были часы духовной близости. Пусть они не совпадали, но ведь были!
Иногда, правда, Мир приглашал меня просто погулять по городу, походить по Парижу, поглазеть на витрины и людей, постоять на мостике через Сену, опершись о зеленые литые перила, заглянуть в глубь мутной воды. Съесть пухлую булочку на ходу или посидеть с чашкой кофе в бистро, где-нибудь в центре. Мне нравились эти вылазки, нравилось, что Мир топал рядом со мной такой расслабленный, в потертых джинсах, смеялся каждому слову, дурачился, фотографировал меня, специально подлавливая смешные, неожиданные ракурсы. Редкие островки беззаботности в море работы. Редкие ценные минуты настоящей близости. Очень редкие.
Он был особенным, необыкновенным мужчиной. С ним нельзя было выработать стереотип поведения, им нельзя было манипулировать, используя обычные женские штучки. С ним было хорошо и трудно.
Дни неслись перед глазами, один за другим, с бешеной скоростью. Они складывались в недели, в месяцы, в годы. Работа отнимала все дни. Но были еще и вечера. После вечерней лекции по экономике и ужина, если это был домашний вечер, Мир усаживался в кабинете перед компьютером и рылся в Интернете. Днем ему было некогда, а вот вечером — в самый раз. Не на меня же смотреть, в самом деле! Да и мне надо было отдохнуть. Я удалялась в спальню с бокалом вина и пепельницей. Часто Мир оставался ночевать в кабинете, но обижаться было невозможно: ведь я сама хотела с ним жить. Он не набивался, и надо было мириться со всем.
Если Мир считал, что я хорошо поработала или вообще все хорошо, он благодарил меня в постели. Как будто выдавал грамоту за трудолюбие. Я стала учиться не придавать большого значения суррогату любви.
Однажды, в чудесное весеннее воскресенье, Мир вывез меня погулять в сад Тюильри. Там, среди скульптур и фонтанов, он задал мне абсолютно убийственный вопрос:
— Скажи, а как это — любить?
Я покосилась на него. Мир шел рядом со мной, и вроде бы ничего не происходило, только впервые стало явным глубокое различие между нами. Я живу только для него. У меня нет больше ни родных, ни близких, ни любимых, кроме него. У меня нет никаких своих дел. Я никто и звать меня никак. Вот скажи он сейчас: «Прощай, ты больше мне не нужна!» или просто: «Ты уволена!» — и мне будет некуда идти.
«Он и есть весь мой мир», — скаламбурила я сама для себя.
Мир решил, что я не поняла вопроса.
— Ну, что ты чувствуешь со мной?
— Наверное, боль. Только это хорошая боль.
— Может, ты мазохистка? — Он уже улыбался, но, видимо, решил разобраться до конца.
— Может, тебе бы это понравилось? Я уже думала об этом, давно… Вообще — нет. А к чему эти вопросы?
— Так тебе больно, но ты хочешь еще?
— Наоборот, я не хочу еще. Я просто жду, когда это пройдет.
— Как это?
— Ты мог бы меня полюбить когда-нибудь, я могла бы тебя разлюбить когда-нибудь.
— Я все никак не привыкну, что ты это серьезно, — сказал он в сторону, будто обращался к кому-то третьему. — Неужели ты и вправду так меня любишь? За что?
Я улыбнулась. Разве это можно объяснить? Глядя ему в глаза, ответила:
— За пустоту. У тебя так пусто в сердце, что это похоже на космос. Пустота и безмолвие притягивают. Это как смотреть в черное ночное небо. Огромная пустота и горящие звезды. Или как стоять над черной бездной. Говорят, что человеку, стоящему над огромной пропастью, так хочется самому прыгнуть вниз, что иногда невозможно удержаться. Я не удержалась.
— Непонятно. А если бы я полюбил и пустота исчезла, тебе было бы лучше?
Меня этот разговор начинал раздражать:
— Хватит, ладно? Мне все время больно, и рассуждениями тут не поможешь.
Он взял меня за руку и подвел к лавочке под каштанами.
— Давай посидим! Я хочу сказать кое-что, и легче тебе от этого не будет.
«Это все? Сейчас все кончится?» — подумала я и села, опустив голову. Он заговорил, судя по голосу, глядя куда-то в сторону.
— Понимаю, что поздно спохватился, но ты должна это знать. — Мир глубоко вдохнул и с расстановкой произнес: — У меня не может быть детей. Это из-за детского дома. Там нас не очень лечили, бывали разные осложнения. Со мной произошло такое. Я узнал, когда женился на Альбине и она не могла забеременеть. Пошел на обследование и узнал правду о себе. Ей я ничего не сказал. Не мог. Думал, очень унизительно. Она бы рассказала маме, подружкам. Я просто перестал с ней спать. Конечно, не только из-за детей, но…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});