Жнец (ЛП) - Заварелли А.

Но это не мешает мне устроить проверку на прочность этих правил. Когда я просовываю руки под ткань его рубашки, чтобы почувствовать его кожу, он издает удовлетворенный стон. Его движения все еще резкие. Сильные, грубые толчки, которые он едва может контролировать. Его тело мощное и твердое в моих руках. Но он не уверен в себе.

Когда он сдергивает с меня сорочку и мои груди свободно подпрыгивают, он отвлекается и вообще перестает двигаться, чтобы посмотреть на них. Его глаза наполнены неистовым голодом, когда он опускает голову, чтобы попробовать меня на вкус. Он прижимает меня к себе и облизывает мои соски. А потом он засасывает мою кожу в рот, издавая характерные стоны.

Он — ядовитая смесь жестокости и чувственности. Ласковый и жесткий. Грубый и вдумчивый.

Все в нем чертовски мужественное. Его руки, его рот… они перемалывают каждую частичку меня. В его объятиях я маленькая и хрупкая. Полностью в его власти. Его член внутри растягивает меня до точки наслаждения и боли.

Он снова начинает двигаться, и я не могу ничего сделать, кроме как лежать и принимать его. Его идеальные волосы растрепались от моих рук, его брюки свисают с бедер, когда он грубо трахает меня в моей постели. Я хочу, чтобы это никогда не кончалось. Но напряжение, от которого мне так отчаянно нужно избавиться, нарастает внутри меня, и я больше не могу сдерживаться.

Моя голова резко откидывается на подушку, и я впиваюсь пальцами в его спину, когда резко кончаю, сильно сжимая его член. Гортанные и незнакомые звуки вырываются из моего горла где-то в районе груди Ронана, когда он вторит мне такими же вибрирующими звуками. Меня заполняет изнутри теплота его семени, когда он откидывает голову назад и закрывает глаза.

Я обхватываю его руками и сжимаю, боясь, что он сейчас уйдет. Как он всегда делает. Что он уедет и будет притворяться, что этого никогда не было, следующие два года. Я к этому не готова. Я не могу с этим справиться.

Я не хочу прекращать прикасаться к нему. Я не хочу прекращать чувствовать себя настолько хорошо, когда я с ним. Может быть, это делает меня слабой, когда я так сильно хочу кого-то. Но достаточно было бы одного его слова, чтобы я принадлежала ему. Я сделаю все, что бы он попросилв этот момент.

Но, как я и боялась, когда его дыхание успокоилось, он отстраняется. Он даже не смотрит на меня, застегивая пряжку ремня и молнию на брюках, прежде чем пригладить волосы.

— Ронан?

Но ответа не последовало. Он просто игнорирует меня, как будто я ничто. И я могу принять это отношение ко мне от всех остальных, но только не от него. Поэтому, когда он встает, чтобы уйти, я набрасываюсь на него единственным доступным мне способом.

— Когда мне ждать твоего возвращения? — кричу я ему в спину. — Еще через два года? Ты просто придешь сюда и трахнешь меня так, как тебе нравится, как это делают все остальные мужики в прикиде, как у тебя? Не забудь, в следующий раз обязательно захвати с собой презерватив, потому что я не принимаю эти долбаные таблетки!

Он втягивает плечи, когда тянется к двери, и я понимаю, что задела его за живое. Я не должна была этого говорить, но это правда. Ему не нужно беспокоиться об этих вещах, пока он делает свое веселенькое дельце, ведь об этом якобы забочусь я.

Как и в прошлый раз.

Я видела, как он смотрел на меня после прошлого раза. В течение нескольких месяцев он постоянно поглядывал на мой живот. Удивление. Страх. Тревога. Я читала все это по его глазам. Он боялся, что я забеременела от него.

Это только усугубляет боль.

И если мне нужно было какое-то подтверждение того, что покинуть это место — самый лучший вариант для меня, то это оно и есть. Но когда он захлопывает за собой дверь, от этого легче не становится.

ГЛАВА 11

Ронан

Времени в этом черном пространстве не существует.

Я понятия не имею, сколько времени прошло с тех пор, как я видел другого человека. Даже Фаррелла или Койна. Ближе всего я подхожу к двери, когда она открывается, и на мгновение внутрь просачивается маленький лучик света, когда они бросают мне сетчатый мешок с моим дневным рационом.

Хлеб всегда заплесневелый и черствый, но я все равно его ем. Я скучаю по той женщине в комнате. Той, которая заботилась о нас. Но мне сказали, что я больше никогда ее не увижу. Говорят, теперь я мужчина. Пришло время забыть обо всем остальном, кроме моего обучения и моей цели.

Шум никогда не прекращается. Каждый день звучит громкая музыка. А потом орут дети. Мучительные крики. Бесконечная какофония звуков. Я стал невосприимчив к этому. Научился спасть в окружении шума. Но так и не привык к жукам и крысам. Они всегда ползают по мне, а я их не вижу.

Мне кажется, что я схожу с ума. Думаю, что это то, чего они хотят. Именно тогда я задаюсь вопросом, реальны ли жуки. Может быть, они — игра моего воображения.

Мне не известен ни день, ни год, когда они снова придут за мной. Койн и Фаррелл. Они выглядят по-другому. У них отросли бороды, а когда прохладный воздух касается моей кожи, я понимаю, что произошла смена времени года. Они говорят со мной, пока мы идем, но я не восприимчив к словам.

Мой разум все заглушил. Даже их. Они ведут меня к большому зданию, в котором я никогда раньше не был. А потом — в кухню с металлической дверью. Фаррелл открывает ее и толкает меня внутрь. Он указывает в угол, где стоит ведро и есть одеяло. Его губы шевелятся, но при этом слышен только крик. Вопли. Громкая музыка.

А потом они уходят.

Здесь холодно. Даже холоднее, чем в подвале, где меня держали раньше. Понимаю, что это морозильник. Вскоре Койн и Фаррелл возвращаются с другим парнем. Я видел его во время тренировок. Алекс. Они запихивают его внутрь и указывают на другое ведро и одеяло.

Он даже пытается заговорить со мной. Я сажусь, накидываю одеяло на плечи и спрашиваю себя, сколько мне сейчас лет. Кажется, двенадцать. Может быть, даже старше. Я не имею ни малейшего понятия. Существует только тьма, даже здесь, на свету.

Воздух становится холоднее с каждой минутой, и вскоре мои веки тяжелеют. Я засыпаю, и мне становится хорошо. Мне тепло. И очень удобно. Но потом кто-то пинает меня в бок ботинком. Я поднимаю глаза и вижу Алекса, и звон в ушах наконец-то прекращается. Теперь я слышу его голос, хотя он все еще искажен.

— Ты должен продолжать двигаться, — говорит он.

Я отталкиваю его ногой и пытаюсь снова заснуть. Но он упорствует.

— Если ты снова заснешь, то умрешь. Ты должен двигаться, чтобы согреться. Это проверка. Когда тебе очень холодно, тебя клонит в сон. Но если ты это сделаешь, то никогда больше не проснешься.

Я моргаю и перевариваю все сказанное им. Я не знаю, прав он или нет, но, возможно, все-таки прав. Может быть, именно поэтому мне так тепло. Именно поэтому чувствую, что не хочу двигаться.

Когда я наконец это делаю, мое тело коченеет, и я не чувствую своих пальцев, когда прижимаю их к губам.

— Мы должны продолжать двигаться, — говорит Алекс. — Это единственный способ остаться в живых. Мы должны сделать это вместе. Главное, не давать друг другу заснуть.

Я встаю и жду указаний Алекса. Не знаю, откуда он так много знает, но его привезли сюда намного позже, чем меня. Он говорит о местах за пределами комплекса. О школе и о том, чему он там научился. Я не знаю ничего из этого, но когда он рассказывает, я верю ему.

Он шагает вдоль холодильника, и я следую его примеру. А потом он рассказывает мне больше о тех местах, где был. Он говорит о церкви. Большая белая церковь, куда они с мамой ходили каждое воскресенье. Он так и не сказал, что с ней случилось, но его голос печален, когда он произносит ее имя. Он мне много чего рассказывает о ней, но никогда не упоминает, что с ней произошло.

У меня нет мамы. Или папы. Только Койн и Фаррелл.

А теперь есть еще и Алекс.

Мы не должны разговаривать друг с другом. Но он всегда говорит со мной. И мы, кажется, находимся на одном и том же этапе обучения.