Олег Рой - Двойная жизнь

Она не помнила, где читала – или, может, рассказывал кто-то – про «точку невозврата», «точку принятия решения»: если ее перевалить, дальше можно лететь только вперед, назад не повернешь, горючего не хватит. Глядя, как неверные пальцы мужа пьяно тычутся в клавиши, Юля понимала: Лешина точка невозврата давно пройдена. Был гений, да весь вышел. А у нее на руках – двое иждивенцев, которых хочешь не хочешь надо содержать, и содержать на более-менее приличном уровне. Иначе она сама себя уважать перестанет. Ну да ладно, контор, нуждающихся в услугах экономиста (Юля называла их «делянками», напевая «раз делянка, два делянка, будет денежка»), на ее век хватит, хватило бы только сил. Вспыхнувшую было как-то раз мысль о разводе она подавила мгновенно и безжалостно: дочери нужен отец. Маша, к Юлиному немалому удивлению, отлично ладила и с отцом, и с дедом, могла о чем-то – пусть хоть о телепередачах – подолгу с ними болтать. Поэтому – никаких разводов, хоть три «точки невозврата» пройдены, но даже такой отец лучше, чем шипящее по-змеиному слово «безотцовщина». Юля и сама не могла бы сказать, почему ее так пугает это нелепое слово.

Дни потянулись, как годы – однообразные и безрадостные: работа, кухня, стирка, редкие поездки к морю – ребенку нужно солнце и витамины – и снова работа до мушек в глазах: финансовые планы, отчеты, дебет, кредит, аудит… Редкие встречи с отцом и сестрой: расправить плечи, надеть на лицо бодрую улыбку и всеми силами демонстрировать, что у тебя все в порядке, что ты, страшно сказать, счастлива.

– Я тоже имею право на счастье! – упрямо повторила Юля.

– Юлечка, доченька, остановись, одумайся! – Андрей Петрович выпрямился, качнувшись в кресле-качалке.

Юля привычно передернулась от «Юлечки», но прерывать отца не стала: миллион раз уже просила так себя не называть, бесполезно. Только поморщилась и промолчала.

– У тебя муж, ребенок, у тебя крепкая семья, такая, о какой мечтает каждый нормальный человек, – продолжал бубнить хорошо поставленный, без малейшего старческого дребезжания отцовский голос. – У тебя есть все для полноценной жизни счастливой женщины.

– Пап, ты сам-то себя слышишь? – устало усмехнулась Юля. – Полноценная жизнь счастливой женщины! С ума сойти! Оглянись, ты дома в кресле сидишь, а не с трибуны вещаешь. Еще пару фраз в таком духе, и должны следовать «бурные, долго не смолкающие аплодисменты». Почему ты всю жизнь разговариваешь так, словно в расчете на эти самые «не смолкающие аплодисменты»? Вот сейчас ты с кем говоришь? С группой товарищей? Или все-таки с дочерью? – Она поморщилась. – Да где там! Ты же у нас знаешь рецепт счастья! Делай все по правилам, и будет полное счастье! Но оно не подчиняется железобетонным правилам. Оно живое, понимаешь? Но ты, разумеется, убежден, что на меня просто блажь нашла, так ведь?

– Ты не права. – Отец обиженно поджал губы. – Я всегда старался защитить тебя и Настю, устроить, обезопасить вашу жизнь.

– Обезопасить? – Юля всплеснула руками. – От чего, боже мой? Чего мне бояться? На кой черт мне сдалась эта безопасность?! Ты слепой, если считаешь, что у нас крепкая семья. У нас вообще давно нет никакой семьи, хоть это ты можешь понять?! И никаких «нас» тоже давным-давно нет. Машка уже совершеннолетняя, самостоятельная. Муж, говоришь? Мой муж объелся груш! У меня нет больше сил на него любоваться и пылинки сдувать, мне самой скоро сорок – и что? Пустота. Вакуум. Космический такой вакуум. Ледяной. Но я-то живая, я женщина, в конце-то концов! А поняла это лишь сейчас, на исходе третьего десятка.

– Юлечка, я понимаю, у тебя сейчас трудный период. – Андрей Петрович покашлял и опустил глаза. – Поэтому тебе хочется все переделать.

Юля сдвинула брови, не понимая, а потом вдруг расхохоталась:

– Что?! Ты думаешь… Если ты про климакс, то мне, к счастью, до него еще далеко. Я даже родить еще вполне могу. Если надумаю.

– Р-родить? – пробормотал отец с таким недоумением, словно дочь сообщила ему, что может, к примеру, ходить по потолку.

– А что тебя так удивляет? – Она пожала плечами, чувствуя, что и на этот раз разговор завершится ничем. Боевая ничья, все остались при своих и никакого тебе взаимопонимания, ни на грош, ни на йоту. – Я абсолютно здоровая и вполне еще молодая женщина, так что никаких препятствий. Почему бы мне действительно не родить еще одного ребенка? От кого-нибудь настоящего, не такого беспомощного слизняка, как мой, с позволения сказать, муж. Уже практически бывший, напоминаю. Только, я тебя умоляю, не начинай ничего придумывать на пустом месте. Я сказала «могу, если надумаю». А я вряд ли надумаю. Мне, пойми ты уже наконец, хочется пожить для себя, получить от этой жизни удовольствие, а не сплошной поток обязанностей… полноценной женщины. – Она фыркнула, как рассерженная кошка. – Естественное желание совершенно нормального человека. Но тебе, конечно, проще считать, что дело в возрастных гормональных бурях, что надо просто попить каких-нибудь чудодейственных витаминов, или что там пьют бабы в «интересном» возрасте. Ты же лучше знаешь. Ты всегда все лучше знал. – Она чувствовала, что ее понесло, хотя никакого смысла в этом не было и бесполезно пытаться что-то объяснить, но высказаться все равно хотелось, ну вдруг до папочки хоть раз в жизни дойдет, что он вовсе не идеальный отец, каким себя мнит. – При этом даже не удосуживаясь хоть на пару минут вникнуть в наши с Настей дела. Ты с важным видом проверял в конце недели наши дневники – потому что именно так, в твоем представлении, должен себя вести заботливый отец. Ты покупал нам велосипеды – а сосед, чужой дядька, учил нас кататься и помогал их чинить. Тебе же было некогда. Один-единственный раз ты снизошел до того, чтобы поиграть с нами в мячик. Помнишь, на даче? Покидал пять минут, все с тем же важным видом, и пошел к своим взрослым гостям, с которыми требовалось обсудить важные дела. Государственный человек! Депутат! Ты был дядькой из телевизора, Андреем Петровичем Черновым, а не папой. Но при этом ты лучше всех знал, что нужно твоим дочерям для счастья: окончить престижный вуз, выйти замуж за приличного человека, родить ребенка. И, как ты выражаешься, жить полноценной жизнью счастливой женщины. Тебе наплевать, что я чувствую, ты уверен, что я должна слушаться, что должна быть правильной. Ведь хорошие, воспитанные дети очень украшают портрет государственного деятеля. И к матери ты так же относился. Достойная женщина, с которой не стыдно появиться на важном приеме…

– Не говори так о матери! Не смей! – Андрей Петрович дернулся, словно хотел встать. Но кресло качнулось, и он остался сидеть, только за сердце схватился.