Барбара Вуд - Мираж черной пустыни

Женщины, закутанные в черные одежды, резко контрастировали с белыми стенами зданий. На пляжах пальмовые деревья гнулись под натиском ветра: их роскошные зеленые кроны уважительно кивали древнему городу. По воде, среди коралловых рифов, скользили живописные рыбацкие дау, чьи треугольники парусов белели на фоне ярко-голубого неба.

«Малинди красивый, полный мистики, завораживающий город», — думала Сара. Но он не был похож на Кению.

Шагая среди гибискусов, бугенвиллей и красного жасмина, через многолюдные угольный и рыбный рынки, мимо некогда роскошных вилл богачей прошлых лет, с альбомом в руке, Сара думала о племени туркана, с которым познакомилась на севере страны. Со своими бесценными верблюдами, которых они отказывались использовать в качестве вьючного скота — лишь исключительно в качестве молочного, со своими мужчинами в забавных шапочках, сделанных из глины и волос предков, со своей любовью к разукрашиванию тела, они казались Саре настолько чужими, что она решила, что они тоже не типичные представители Кении.

Когда она приехала в «Птичий сад», крупный орнитологический зоопарк, то увидела семью индусов, устроившей пикник на лужайке среди тамариска и огненных деревьев. На отце были надеты европейская рубашка, широкие брюки и тюрбан; на матери и бабушке — сари ярко-голубого и желтого цветов; дети были в простых платьях и шортах. «Очень может быть, — думала Сара, — что эти люди — потомки первых индусов-рабочих, которых более семидесяти лет назад привезли из Индии строить железную дорогу. Несомненно, эти три поколения индусов, наслаждающихся сейчас пикником на зеленой траве, родились и выросли в Кении. Но Сара, как, впрочем, и большая часть африканцев и белых, не считала индусов кенийцами.

Сара шла вперед. Она брела к пляжу, где ветер начал покрывать рябью бежевые дюны и бросать солнечные крапинки на зеленую воду. Ее раздражение сменилось унынием. «Неужели, — думала она, — среди всех племен и народов, населяющих эту страну, нет истинных, стопроцентных кенийцев? Даже ее собственное племя, кикую, забыло о своих традициях. Мужчины сменили шуки на брюки, женщины носили канги.

Где же тогда был этот кенийский стиль?

Она присела на невысокую, покрытую мхом, скамейку и стала наблюдать за рыбаками в длинных белых рубашках, вытаскивающими сети с дневным уловом. Она вдыхала соленый запах Индийского океана, слушала крики чаек, ощущала солнце на своих руках. «Кенийское солнце, — подумала она, — которое одинаково светит им всем».

Сара раскрыла альбом и просмотрела свои зарисовки: прыгающий воин из племени масаи, резчик по камню из племени кисии, пастух из племени самбуру, погоняющий своих подопечных. Сара зарисовала глаза мусульманских женщин, робко смотрящих поверх черных паранджей; изобразила счастливую невесту из племени тарака, на которой было надето не меньше двухсот поясов из раковин каури; набросала на странице женщин из племени покот, танцующих с обнаженной грудью и огромными кольцами в ушах. Сара даже нарисовала африканского бизнесмена, торопливо идущего по улице Найроби с портфелем в руке. Там был улыбающийся швейцар из открывшегося отеля «Хилтон». Наконец, она взглянула на последние зарисовки в своем альбоме: современных молодых женщин Найроби, одетых в псевдоамериканском стиле, столь дисгармонирующем с их величественными, замысловатыми африканскими прическами.

Сара смотрела на свой альбом и думала о том, какой из всех этих рисунков олицетворяет Кению.

Подул теплый ветер. Листы ее альбома затрепетали. Над дюнами пронеслась тонкая песчаная завеса. Зашелестели, ударяясь друг об друга, пальмовые кроны. Сара прикрыла глаза рукой и взглянула на зеленовато-голубую воду. День близился к вечеру. Она знала, что ей уже пора возвращаться в Найроби, но не могла пошевелиться.

Неожиданно и необъяснимо место не отпускало Сару.

Словно тропический ветер сделал ее своей пленницей; словно шелестящие пальмы шептали ей: «Останься, останься…» Она посмотрела на небо, на огромные волны, накатывающиеся на отдаленные рифы, на движущиеся дюны и отчаянно захотела рисовать.

Открыв чистую страницу, достала из сумки карандаш и начала делать наброски.

Сара едва понимала, что делает; карандаш, казалось, двигался сам по себе. Ее рука скользила по листу бумаги, оставляя на нем всевозможные прямые и кривые линии. Она наносила тени, выделяла очертания. Ее взгляд метался от листа к пейзажу, и от пейзажа обратно к листу, пока наконец на бумаге не появилась картина.

Когда рисунок спустя всего пару минут был готов, Сара в изумлении уставилась на него.

Она нарисовала древний пляж. Но она не просто передала его внешний вид, что могла сделать любая фотокамера, она передала его душу. Все линии и изгибы дышали жизнью: казалось, можно услышать шум волн, крики чаек, а нарисованная вода колыхалась. Несмотря на то что рисунок был сделан серым грифельным карандашом, он был полон красок. Сара видела их, чувствовала их. Ее сердце учащенно забилось. Девушка пересела на другое место и, перевернув страницу, начала зарисовывать симпатичную маленькую мечеть, спрятавшуюся среди зарослей тамариска. Закончив с этим, узкую улочку с ее арабскими решетчатыми балкончиками. Запечатлев на бумаге душу древнего Малинди, Сара закрыла глаза и представила равнины Амбосели, где бродили львы и тянулись к небу терновые деревья. Ее руки вновь запорхали над бумагой. Один рисунок сменялся другим. Она достала из сумки новые карандаши. День был на исходе: еще немного — и на землю опустится мгла. Но Сара не обращала на это никакого внимания, а продолжала рисовать.

Сара рисовала берега озера Виктория, пики гор Кения и Килиманджаро. Она мысленно представляла африканские круглые хижины, а ее рука мгновенно воссоздавала их на бумаге. Она рисовала птиц и животных, вдыхала жизнь в дикие цветы. Потом были облака, целые кучи облаков, плывущие вокруг ослепительно яркого солнца. Наконец, в альбоме появились восходы и закаты, бурлящая река Чания, дым, поднимающийся от костра ее бабушки, местный автобус, везущий женщин с рынка домой.

Изрисовав весь альбом вплоть до последней странички и сточив все карандаши, Сара с удивлением обнаружила, что сидит в полной темноте. Ее охватило странное, пугающее чувство.

Она вдруг поняла — и это открытие было для нее подобно удару, — что она искала не там, где нужно. Здесь, в дешевом альбоме, который она сейчас крепко сжимала в руках, и была Кения. Стиль Восточной Африки, теперь она это понимала, заключался не в том, во что были одеты люди, а в самой Восточной Африке. Душа Кении была не в шуках и кангах, а в солнце, траве и красной почве; в улыбках детей; в лицах женщин; в парении ястреба; в важной поступи жирафа; в треугольных парусах рыбацких дау.