Нина Стожкова - Зло вчерашнего дня

— Забудем об этом, — великодушно предложила хозяйка, — какое теперь все это имеет значение? Лучше накрой стол к ужину и выпей валерьянки. Хочешь, допрыгаю до холодильника и накапаю тебе в чашку капель сорок? Всегда держу ради такого случая коктейль из валерьянки, пустырника и валокордина. В бутылке 0,7 литра… Входит в боекомплект домохозяйки. Без такого коктейля в большой семье не выжить, — объявила Люся, окинув домочадцев прежним «маршальским» взглядом. — Между прочим, всем могу накапать. Называется коктейль «Нас не догонишь!».

— Олеся, — неожиданно спросила Лина, — а что у вас лежит в кармане плаща?

— Какого плаща? — насторожилась женщина.

— Ну, вашего серого плаща — он висит внизу на вешалке. Я его прошлой ночью на плечи накинула, так из кармана пузырек с лекарством выкатился…

— Да вы… Вы шо, решили, будто я вначале потравила Дениса Петровича, а теперь за Людмилу Викентьевну принялась? — Олеся уставилась на Лину огромными глазищами, полными слез. Эти глаза вдруг потемнели и налились тяжелым гневом.

— Принесите пузырек, — тихо, но твердо попросила Лина.

— Да подави… — Олеся запнулась, потом метнулась в сени и вернулась назад с плащом. Она торжественно извлекла из кармана тот самый злосчастный пузырек и с презрением сунула Лине. На пузырьке было написано «БАД „Похудей-ка“».

— Олеся, вы… вы тоже пытаетесь похудеть? — удивилась Лина.

— А что я — хуже вас, столичных дамочек? Если не верите — выпейте. Да хоть несколько штук, мне не жалко. А мы тогда посмотрим, уснете вы или нет, — ехидно предложила домработница. И добавила: — Боюсь, до утра из уборной не вылезете!

— Спасибо, Олеся, извините меня. — Лина окончательно смутилась.

— Я еще не сошла с ума, — снова всхлипнула Олеся.

— С ума сошел наш мэр, — встряла, как всегда некстати, Марианна. — В городе все лекарства подорожали, даже валерьянка, скоро коту на Новый год нечего будет налить. В понедельник начну собирать подписи в доме под письмом протеста.

— Против чего вы протестуете на сей раз? — живо поинтересовался Михаил Соломонович.

— Против роста цен на лекарства и жуликов в белых халатах, — пояснила вечная бунтарка. — О присутствующих, разумеется, я не говорю.

— Никогда не думал, что Дон Кихоты бывают женского рода, — галантно поклонился Марианне Михаил Соломонович, с одобрением поглядывая на воинственную даму. Он совершенно не обиделся на ее наскоки. Лес рубят — щепки летят…

Люся, превозмогая боль, расхохоталась. Похоже, жизнь в доме возвращалась на старые рельсы.

— Послушайте, а где наша великолепная Валерия? — Михаил Соломонович, похоже, отставил на время роль благородного вдовца и стал стремительно вживаться в роль завидного жениха. По этому случаю он решил провести на даче перекличку незамужних женщин… — Надеюсь, диета Валерии допускает хорошее вино?

— Валерия уехала, — объявила Марианна со злорадным торжеством. Мол, не ей одной присущ дух протеста.

— Как уехала? Когда? А как же отец? — изумилась Люся.

— Наверное, она почувствовала себя лишней, — красноречиво вздохнула Марианна, скосила глаза на Викентия Модестовича и добавила: — Бедняжка… Наш Викентий все время проводит в обществе этой девушки — ну, Серафимы. К тому же Валерия вспомнила, что у нее завтра семинар, который нельзя пропускать.

— Какой семинар? — изумилась Лина. — Насколько я помню, Валерия в последнее время активно занималась только собственными здоровьем и красотой. Вот и отдыхала бы на даче у Викентия Модестовича. Уж здесь-то все условия для фитнеса, прогулок на свежем воздухе, утренних купаний в речке и вечерних в бассейне. На даче ее красота, скажу не без зависти, просто расцвела!

— Она посещает семинар по психологии, — неохотно призналась Марианна. Чувствовалось, что эта тема ей совершенно неинтересна. Все, что не имело отношения к борьбе за справедливость, выводило даму из себя. — Этот дурацкий психологический тренинг называется «Пять языков любви».

— Что за чушь? — удивленно поднял брови Викентий Модестович, до этого почти не прислушивавшийся к дамской болтовне. — Мне Валерия ничего не говорила. Какие такие «языки любви»?

— Ну, не тебе, Викеша, об этом спрашивать, ты теперь в теме, — язвительно заметила Марианна, указав глазами на Серафиму. Девушка оживленно беседовала за окном со Стасиком и обворожительно улыбалась.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами патриарх.

— На, просветись, — вышла из себя Марианна и протянула другу детства брошюрку с алой розой и пылающим сердцем на обложке. — Модная американская методика: «Пять языков любви». Язык подарков, язык прикосновений, язык общих дел… Какие-то «Вечера Правды». В общем, переливают из пустого в порожнее, а психолог на их глупости денежки зашибает. Ну, общее дело с Серафимой у вас уже есть, — не удержалась она от ехидства, — твои, Викеша, мемуары.

— Без церковного таинства все это называется блудом, матушка, — назидательно объявил Михаил Соломонович и, чтобы прервать греховную беседу, широким жестом выставил на стол бутылку «родного» французского бордо трехлетней давности.

— Насчет блуда согласна, хоть я и атеистка, — проворчала Марианна, — любовь — это общая борьба. Борьба за справедливость, а что, разве Бог разрешает пить церковным старостам?

— Ну, он же не моя покойная Дора Львовна! К тому же до поста далеко, сегодня воскресенье, — добродушно пояснил Михаил Соломонович. — Бутылочка хорошего вина поможет нам побороть уныние, которое, как известно, тяжкий грех. Может, и ты, Викеша, тяпнув рюмочку, станешь чуточку сговорчивей?

И Михаил Соломонович, с намеком потрогав краешек бумажника в нагрудном кармане и заговорщицки подмигнув приятелю, пригласил честную компанию к столу.

Ночью Ангелине не спалось. События последних дней мелькали перед глазами, словно в рекламном ролике, запущенном в режиме быстрой перемотки. Может, «соломоново вино» было тому виной, может, летняя жара, но сердце Лины стучало, как колеса скорого поезда. Каждый час она просыпалась в липком поту в каморке под крышей, отсмотрев очередную серию кошмарного сна. То Викентий Модестович медленно слетал со своего балкона, как гигантская муха, расправив полы длинного черного плаща. То Гарик, перебрав спиртного, бил Стасика по голове мемуарами отца, приревновав племянника к Серафиме.

Нет, это невыносимо! Сплошное мучение, а не сон! Лина решительно встала и вышла в сад.

Огромная и круглая, как медное блюдо, луна освещала поляну перед домом. Она светила, как самый яркий фонарь на участке. Лина слушала цокот кузнечиков и пение лягушек в пруду — все те обычные деревенские звуки, которых местные жители обычно не замечают, — и потихоньку успокаивалась. Ночная сельская тишина всегда приводила ее, убежденную урбанистку, в состояние транса. Как всегда, за городом в теплые летние ночи хотелось думать о вечном — о Вселенной, о бесконечности… Лина не сразу заметила, что за деревьями мелькнула чья-то длинная тень. Она с досадой вернулась от грез к действительности.