Татьяна Устинова - Развод и девичья фамилия

– Я тоже, – нащупав на плече толстый шов, он рывком сдернул через голову майку и снова натянул, и снова наизнанку, – я буду делать то, что мне нужно, и мне, честное слово, наплевать, что именно об этом подумает Михаил Петрович!

– Пап, ты будешь яичницу?!

– Да, Тим, – откликнулся он преувеличенно громко и снова содрал свою майку.

– Тебе с сосиской?

– Да. С сосиской. Если ты не понимаешь, что сама должна разобраться в ситуации, значит, ты просто дура.

– Хорошо, дура, но я сто раз просила тебя не лезть в мою жизнь!

– Я не лезу. Мне наплевать на твою жизнь. Но у нас ребенок, который живет с тобой. Я не желаю, чтобы у него на глазах его мать отволокли в тюрьму! Он и так…

– Что – так?

– Он и так… живет плохо, – почти прорычал Сергей.

– И кто в этом виноват?

– Ты, – выпалил он, – ты и твой козел, которого он ненавидит!

Кира, которая уже давно подумывала, не швырнуть ли в бывшего супруга каким-нибудь предметом потяжелее, вдруг внимательно на него взглянула. Он отражался в зеркале и даже не догадывался, что Кира его изучает.

У него был абсолютно несчастный вид, как у собаки, которую побили неизвестно за что. В глазах отчаяние. Отчаяние выражал даже длинный нос.

Что это с ним такое приключилось?! Только что, пять минут назад, он был довольный и счастливый и даже томным голосом справлялся, не заигрывает ли она с ним!

Кира была женщиной очень умной, по крайней мере, ей нравилось думать, что она очень умная. Кроме того, именно за этим человеком она пробыла замужем пятнадцать лет.

– Сережка, – спросила она нормальным голосом, отвернулась от него зеркального и посмотрела на него настоящего, – ты что, ревнуешь?!

Ее муж никогда не врал. Была у него такая черта. Он никогда не врал ей, даже в личных целях, даже для того, чтобы выглядеть лучше, чем на самом деле, даже когда вранье могло спасти его от ее гнева или от очередного скандала.

Он не врал никогда.

– Да! – выпалил он, как будто плюнул ей в лицо. – И не смей мне говорить, что это глупо и что твоя личная жизнь меня не касается!

Кира даже представить себе не могла, что ревность ее мужа – да, да, бывшего! – доставит ей такое удовольствие. Раньше он никогда ее не ревновал, даже когда следовало бы. Она считала – это оттого, что он равнодушный.

Или он ревновал, только она не замечала?..

– Я боюсь, – вдруг призналась ему Кира. – ужасно боюсь, что они решат, что это… я. Даже думать об этом боюсь.

Он бросил свою майку, которую переодевал уже в третий раз – она опять свалилась за креслице, – подошел и обнял Киру. Он всегда ее так обнимал – двумя руками за голову, так что щекой она оказывалась прижатой к его плечу, и мир вокруг суживался до его плеча и рук, которые держали ее голову.

– Разберемся, – сказал он негромко, – хотя, конечно, все не слишком хорошо. Но… разберемся.

Это было самое странное утро за последние несколько лет.

Они даже не поссорились, когда Тим заявил, что в школу не пойдет, раз уж все равно опоздал, и Сергей произнес что-то назидательное и очень отцовское, содержащее выражения “балду гонять” и “репу чесать”, а Тим в ответ рубанул “ясным перцем”. Ему было очень весело. Маминого начальника он жалел, конечно, но для него происшедшее было приключением, кроме того, хитроумный и тонкий план по примирению родителей и поселению их на одной территории работал даже слишком хорошо, и Тим страшно озаботился тем, чтобы нигде ничего не заело и не сбилось.

Кира стояла уже в дверях, когда прибыла Валентина.

В замке завозился ключ, Кира вздрогнула и уронила портфель, в котором копалась. Портфель грохнул всеми своими внутренностями и повалился набок.

– Доброе утро! – провозгласила Валентина насморочным голосом. В нем была непередаваемая театральная печаль. Когда-то Валентина занималась в художественной самодеятельности и блистала в роли панночки по повести Николая Васильевича Гоголя. – Какое несчастье, какое страшное, ужасающее несчастье!.. Такой милый, милый молодой человек, и такая ужасная, кошмарная смерть! Вот оно, наше время!.. Жить страшно!

На последних словах она сильно вздрогнула, повела очами и слегка прикрыла их лиловыми веками. Кире хотелось, чтобы она поскорее захлопнула за собой дверь, не демонстрировала бы соседям свою вселенскую скорбь!..

– Доброе утро, Валентина. – Кира проворно подняла с пола портфель и снова стала в нем копаться. Да где же этот чертов телефон!..

– Такое утро не может быть добрым! – строго поправила ее Валентина. – Боже мой! Бедный мальчик!..

– Да.

– Как несправедливо и расточительно обходится жизнь с самыми лучшими!..

– Да. Тима, ты не знаешь, где мой телефон?!

– Я знаю, – сказал Сергей, – ты его вчера сунула в банку с кофе. Держи. Здрасти, Валентина.

Та ахнула и зажала рот рукой, как будто средь бела дня увидела привидение.

“Единственное в мире привидение с мотором!” – вспомнилось Кире.

– Сергей Константинович, – воскликнула Валентина полушепотом, – вы ли это?

– А это вы, Валентина? – таким же полушепотом осведомился Сергей. – Я позвоню тебе, – сказал он Кире, – если приедет милиция и ситуация… выйдет из-под контроля, звони мне на мобильный. Обязательно. Ты поняла?

– Поняла, – согласилась Кира. Необыкновенное утро кончилось, и что там будет дальше, она даже представить себе не могла.

Все-таки хорошо, что Тим его вызвал и он остался ночевать. Если бы она оказалась одна этой ночью, утром ее можно было бы смело везти в психбольницу.

– Сергей Константинович, вы пришли, чтобы поддержать нас в трудную минуту? – пафосно вопросила Валентина. – Ах, как все мы беззащитны перед лицом смерти! Она находит нас в самом расцвете сил и…

– Замолчите, – приказала Кира, – немедленно замолчите!

Та испуганно умолкла.

Валентина была домработницей. Она работала у Киры уже много лет и, сколько Кира помнила ее, всегда выглядела одинаково – в лиловом берете, с лиловыми веками и губами и в неизменном клетчатом пальтишке. Она была “романтической натурой” – в первый день весны непременно приносила букетик “подснежников” – несколько чахлых бледнолицых былинок, которые наглые продавцы выдавали за весенние цветы, – и подсовывала их всем под нос и требовала, чтобы вдыхали “ароматы грядущей весны”. Все послушно вдыхали. Затем следовала ветка цветущей яблони, затем кисточка сирени, затем астры, с декламацией: “Я пью за военные астры, за то, чем корили меня…” Когда она провозглашала: “За рыжую спесь англичанок”, то всегда поворачивалась к Кире и подмигивала ей, словно подтверждая, что она-то, Валентина, отлично осведомлена о том, кто здесь “рыжая спесивая англичанка”, хотя Кира никогда не была рыжей, да и на англичанку тянула с трудом. Когда Кира и Сергей развелись, Валентина “до ужаса” переживала, проливала слезы над Тимом и успокоилась, только “решив для себя”, что Сергей – злодей и тиран и “бедной малютке” Кире ничего не оставалось, как бросить его и “начать новую жизнь”.