Святой вечер - Дилейни Фостер

Его прикосновение вызвало дрожь по позвоночнику и одновременно обожгло мою кожу, как что-то запретное, но таинственное.

— Нам нужно это убрать, — сказал он, проводя кончиком пальца по порезу, начинавшемуся у ключицы, но остановившемуся чуть выше груди. Его взгляд задержался там на секунду. Как будто он размышлял о том, чтобы пойти дальше, но решил не делать этого.

Я сглотнула. — Нам не нужно ничего делать. — Я тяжело вздохнула. — Я могу сделать это сама.

Один уголок его рта наклонился в ухмылке. — Отлично. Приведи себя в порядок и встретимся внизу, в библиотеке. — Он опустил руку. — Это не должно быть трудным, чтобы найти. Это комната со всеми книгами.

Он вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Наконец, я осталась одна. Одна, испуганная и отчаянно ищущая спасения. За свои семнадцать лет жизни я многое повидала и все преодолела. Но не это. У меня было плохое предчувствие, что я этого не переживу.

Глава

14

Лирика

Я содрала халат со своего тела, желая разорвать его в клочья и никогда больше не видеть. Затем я шагнула в ванну, сначала одной ногой, потом другой, опустилась и позволила горячей воде окутать меня.

Порез жгло, но только секунду. Мое тело быстро немело, и я желала, чтобы мой разум поскорее сделал то же самое. Потоки крови растекались по воде, пока меня не окружила розово-красная лужа. Это напомнило мне прошлый День святого Валентина, когда Линкольн наполнил ванну водой и лепестками роз, а затем окружил нас свечами. Это был один из редких случаев, когда он позволил мягкости взять верх над грубостью. Боже, я бы все отдала, чтобы вернуться в тот момент.

Я погрузилась в воду еще глубже, пока над водой не остались только лицо и колени. Мои барабанные перепонки пульсировали от погружения в воду. Только звуки моих мыслей звучали в моей голове — голоса, напоминавшие мне, что выхода нет, что я каким-то образом споткнулась, упала и оказалась в центре ада. Он выглядел как рай, но это все было частью игры дьявола, не так ли?

— Ты на другом конце света. Дороги домой нет, — говорили мне голоса. — Выхода нет.

Выхода. Нет.

Мое сердцебиение становилось все громче в отголосках воды.

Это было безнадежно. Борьба, которая бушевала во мне в тот день в доме Киптона, теперь ослабла.

Кем я себя возомнила, противостоя кому-то достаточно могущественному, чтобы заставить замолчать целую нацию?

Я не пропала. Никто не искал меня. В глазах всех, кто был мне дорог, меня не было.

Даже маленькая старушка с добрыми глазами не помогла бы мне. Я была в ловушке, и мысль об этом была удушающей.

Мрачные мысли взяли верх, утопив меня так уверенно, как только могла утопить эта вода.

Подождите.

Другой голос прошептал: «Есть один выход».

Если бы я только погрузилась чуть глубже. Если бы я опустилась чуть ниже. Если я задержу дыхание и позволю воде забрать меня.

Никто бы меня не хватился. Они уже думали, что я умерла. Теперь это была моя жизнь. Как же это было хреново. Я могу умереть, и это будет совершенно бессмысленно, потому что они уже украли это у меня.

Упала первая слеза. Затем вторая.

Вскоре я уже не знала, где кончаются слезы и начинается вода в ванной. Мое тело сотрясалось от каждого душераздирающего всхлипа. Грудь болела, а тело болело так, как будто меня сбил товарный поезд. Все болело. Я подняла руку, чтобы прикрыть рот, боясь, что кто-нибудь услышит, как горе покидает мое тело в страшных рыданиях. Я не хотела, чтобы они видели, что сломали меня.

Я кричала на свою руку, потому что внутри меня словно кипел яд — ярость, разочарование, отчаяние, и мне нужно было выпустить все это наружу.

Меня отдали в руки незнакомца, который, казалось, не способен чувствовать ничего, особенно любовь. Не будет никакого колледжа. Я не стану преследовать свою мечту — стать женщиной-адвокатом. Я не посмотрю в глаза любви всей моей жизни в день свадьбы. Возможно, у меня даже не было бы детей.

Я смотрела в свое будущее и видела... ничего.

У меня ничего не было.

Рыдания стали более сильными. Боль раскалывала мою грудь. Рука, закрывающая мне рот, была вся в соплях и слезах. Вода плескалась, когда я трясла плечами, смывая все это.

Я просто хотела, чтобы это прекратилось.

Я пыталась напомнить себе, что нужно дышать, зная, что на самом деле не хочу этого.

Почему? Какой в этом смысл?

Было больно. Боже, чертовски больно.

Это было хуже, чем смерть моей матери. Это было хуже, чем каждый вечер входить в темную, пустую квартиру, потому что отца никогда не было дома. Это было хуже, чем знать, что я никогда не смогу по-настоящему быть с мужчиной, которого хотела, потому что это означало бы разбить сердце моей лучшей подруги.

Эта боль была парализующей.

Я крепко прижал руку ко рту, перекрывая доступ воздуха в нос. Мои легкие кричали в знак протеста. Мое сердце то трещало, то разрывалось на части. Но мой разум… мой разум был силен.

Это было оно.

Это был мой побег.

Я закрыла глаза и погрузилась в воду. Плач прекратился. Время остановилось. Я была невесомой. Я чувствовала каждую клетку, нерв и мышцу. Каждый волосок на моем теле покалывал у корня, и каждая капля крови мстительно мчалась по моим венам. Все это было так интенсивно. Я был гиперосознана во всем. Так ли чувствовал себя Линкольн, когда был под кайфом? Мое сердце билось все быстрее и быстрее, пока я не подумала, что оно прорвется сквозь грудную клетку.

Затем все замедлилось. Мой разум погрузился в спокойствие. Все мысли, которые роились в моей голове, начали затихать. Черный туман оседал вокруг меня, смыкаясь и шепча угрозы уничтожить то немногое, что осталось от света.

Я была спокойна.

А потом сильные руки оказались подо мной, подняли меня, притянули вплотную к твердой груди.

Я распахнула глаза, задыхаясь.

Нет.

Я брыкалась и пыталась кричать, но ничего не выходило.

Грей держал меня. Он перенес мое обнаженное тело из ванной в спальню, а затем осторожно положил меня на кровать. От холодного воздуха на моей голой коже я задрожала, поэтому он натянул на меня плед. Его белая рубашка была насквозь промокшей. Его лицо было бледным, а голубые глаза — темными, как ночь.

Он провел рукой по волосам, превратив песочные светлые локоны в хаотичный беспорядок. — О чем ты, блядь, думала?

Что это не будет иметь значения, если я умру. На этот раз по-настоящему. Что я просто хочу сбежать.

Он встал прямо у изножья кровати. — Иисус, мать твою, Христос. — Он провел рукой по лицу.

Я посмотрела на него, по-настоящему посмотрела, впервые с тех пор, как мы оказались в этой круглой комнате. Его белая рубашка на пуговицах растянулась и натянулась на широкой груди. Рукава были закатаны по предплечьям до уровня чуть ниже локтей. Его грудь поднималась и опускалась вместе с тяжелыми брюками. Мышцы на его точеной челюсти подергивались, когда его адамово яблоко покачивалось в горле. Его волосы были в беспорядке, не вписываясь в дизайнерскую одежду и гладкую кожу, но это выглядело хорошо. Его язык высунулся, чтобы смочить полные губы, пока он смотрел, как я его принимаю. Он смотрел на меня так, как смотрят на человека, забывшего о дне рождения или узнавшего, что у него умерла собака. Мне очень жаль, говорили его глаза.

Неужели так плохо смириться с этой участью? Бродить по этому месту с его шикарными кухнями и библиотеками? Принадлежать мужчине, чья внешность соперничала с богами? Отмокать в лавандовых ваннах и отвечать на теплую улыбку миссис Мактавиш?

Да. Это было бы хуже всего. Потому что принять эту судьбу означало отвергнуть другую, от которой я еще не была готова отказаться.

От того, что я даже подумала об этом, мое сердце сжалось. Еще больше слез свободно текли по моему лицу. Было больно дышать. Было больно быть живой. Почему он не мог просто отпустить меня?