Барбара Вуд - Мираж черной пустыни

Комната, которую она заперла девять лет назад, стояла теперь открытая, освещенная светом, льющимся из коридора. Знакомые вещи, так давно не виданные ею, теперь, казалось, разом набросились на нее, принесенные безжалостными волнами памяти. Трюмо ее матери, за которым Роуз часами сидела, не обращая на нее никакого внимания, в то время как Нджери расчесывала ее длинные платиновые волосы. Кнут Валентина на стене с ручкой из кости носорога — символ его абсолютной власти над ней и над Белладу. Большая кровать с балдахином, на которой были зачаты поколения Тривертонов — сама Мона, еще в Англии, сорок пять лет назад, и Дебора, ее дочь, в ту ночь, когда погиб Дэвид.

Ошеломленная Мона опустила глаза и увидела маленькую босую девочку с загорелыми руками и ногами и копной черных волос, которая подняла свое лицо навстречу свету, как скромный лесной цветочек.

— Здравствуй, мама, — произнесла девочка.

Мона же будто потеряла дар речи. Девять лет назад она закрыла эту дверь и повернула ключ в замке, навсегда спрятав внутри все свои невыносимые воспоминания, накрепко заперла всех преследующих ее демонов. Она вышла тогда из этой ужасной комнаты, с ее пыльными секретами, женщиной, свободной от своего прошлого. И могла чувствовать себя в относительной безопасности лишь тогда, когда знала, что этих демонов никто и никогда не выпустит на свободу.

Но сейчас дверь в комнату была широко распахнута, из нее изливалась угроза. Хрупкая безопасность Моны была нарушена маленькой девочкой, которая появилась на этот свет лишь потому, что Дэвид погиб.

— Да как ты посмела! — закричала Мона.

На лице Деборы появилось выражение растерянности.

— Я просто показывала своему новому другу… — только и успела она сказать, потому что мать наклонилась, больно ухватила ее и рывком подняла на ноги. Дебора от неожиданности вскрикнула. Когда мать принялась бить ее наотмашь, она попыталась закрыться рукой.

— Нет! — закричал Кристофер на суахили. — Перестаньте!

Мона подняла глаза и в свете, падающем из коридора, разглядела африканского мальчика. Она уставилась на него, рука ее разжалась и выпустила Дебору.

Мона озадаченно нахмурилась.

— Дэвид? — прошептала она.

И тут на нее разом нахлынули воспоминания — старые, запрятанные в самой глубине ее сознания: пылающая хижина, ожерелье из Уганды.

Казалось, комната закачалась. В груди вновь нарастал ком невыносимой боли, поднимался кверху, к горлу, душил ее. Она схватилась за дверной косяк.

Дебора, потирая руку и изо всех сил стараясь не плакать, принялась объяснять:

— Это мой лучший друг, мама. Его зовут Кристофер Матенге, он живет со знахаркой — она его бабушка.

Мона не могла дышать. Она прижала руку к груди. Сын Дэвида!

Кристофер расширившимися от страха глазами смотрел на женщину, стоящую в проеме двери. Она странно смотрела на него полными слез глазами, затем шагнула к нему, и он отступил.

— Дэвид, — прошептала она.

Он вспомнил о книжечке, заткнутой у него за поясом. Мона протянула к нему руку, и Кристофер подался назад, споткнулся, ударился о кровать.

Она медленно приближалась к мальчику, ее руки тянулись к нему, слезы струились по лицу. Дети смотрели на нее со страхом и не могли сдвинуться с места. Когда между ней и мальчиком оставалось всего несколько сантиметров, Дебора и Кристофер замерли в испуге.

А потом вдруг, к великому изумлению Деборы, нежная улыбка осветила лицо ее матери — лицо, которое, сколько помнила себя девочка, всегда оставалось бесстрастным и жестким.

— Сын Дэвида, — ласково произнесла Мона с некоторым удивлением.

Кристофер, прижавшись к кровати, весь сжался и будто окаменел, когда она подняла обе руки и нежно обхватила его лицо.

Не замечая слез, струившихся из глаз, Мона смотрела и не могла насмотреться на такие знакомые и любимые черты: морщинку между бровями, миндалевидные глаза, упрямо выдвинутый вперед подбородок — наследие воинов масаи. Кристофер был еще ребенком, но в его чертах уже проступал образ того мужчины, которым он станет. И Мона даже сейчас видела, что он будет очень похож на Дэвида.

— Сын Дэвида, — произнесла она опять с горестной улыбкой. — Он живет в тебе. Получается, что он не умер…

Сердце Кристофера заколотилось, как бешеное, когда лицо женщины еще больше приблизилось к нему. Она наклонилась и очень нежно поцеловала его прямо в губы.

Когда Мона подалась назад, в ее лице что-то переменилось, и из груди вырвался стон. Она в последний раз прикоснулась к нему — провела пальцем по линии от носа до краешка губ, затем повернулась и бросилась вон из комнаты.

54

По прошествии стольких лет Джеффри Дональд все еще желал Мону Тривертон.

Они мчались на «лэндровере» по шоссе в ярком свете экваториального солнца, распугивая стада зебр и антилоп, пасущихся по краям дороги, и Джеффри бросал частые взгляды на женщину, сидящую на переднем сиденье между ним и тетей Грейс. Мона сидела не двигаясь, глядя прямо перед собой. Выражение ее лица, полускрытого огромными солнечными очками, тоже не менялось. За последние недели она похудела и побледнела. Джеффри понятия не имел, что стало причиной этих изменений в ее облике, но такой она ему еще больше нравилась. В свои сорок четыре года Мона казалась ему более привлекательной, чем когда бы то ни было.

Гнев и обида на женщину, которые переполняли Джеффри в ночь смерти его отца, понемногу улетучились. Годы излечили его горе и вернули прежнее влечение к ней, особенно по мере того, как его собственная жена с каждым годом становилась все тучнее и неповоротливее после рождения Терри, их младшего сына. И не то чтобы Мона давала ему хоть какую-то надежду или знак, что он ее вообще хоть сколько-нибудь интересует. Она всегда общалась с ним поверхностно, почти через силу. Но именно это и являлось для него частью ее притягательности — отстраненность и недоступность. Пятидесятилетний Джеффри Дональд был поджарым, стройным и загорелым, в волосах его серебрилась благородная седина, его шарм до сих пор привлекал клиенток. Его победы на любовном фронте были чересчур легки и многочисленны; все это ему наскучило и приелось. Но равнодушие Моны, девять лет ее одиночества неожиданно придали его охоте особый вкус и возбуждение. Когда она согласилась поехать с ними на сафари в дикие земли масаи, кровь Джеффри закипела в жилах, наполняя его возрожденной страстью и надеждами.

В конце пути ее будет ждать приготовленный им сюрприз.

Они направлялись в охотничий домик «Килима Симба», уединенный форпост, расположившийся на оголенном участке горной породы милях в двадцати от основания горы Килиманджаро. Лагерь лежал в самом сердце заповедника масаи «Амбосели», необозримого пространства дикой природы, находящегося во владении и под контролем племени масаи, которым испокон веков принадлежали эти пастбища. Дорога к лагерю была не более чем пыльная полоска, пересекающая плоскую желтую саванну. На заднем сиденье, будто мешки с зерном, тряслись и подпрыгивали Дебора и Терри. Вдалеке на фоне безоблачного неба высилась гора Килиманджаро, лиловая, с заснеженной вершиной. Насколько хватал глаз, нигде не было ни единого признака цивилизации; лишь кусты боярышника с плоскими верхушками да пасущиеся антилопы. С грациозной беспечностью скакали жирафы, под деревом лениво развалился львиный прайд. Это был один из богатейших заповедников в Африке, и Джеффри Дональд намеревался неплохо заработать на нем.