Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Юрий не раз уже возил сюда своих гостей; один из музыкантов, ударник, учился вместе с ним в Физтехе. Мне здесь тоже нравилось; особенно мне импонировала игра клавишника, высокого, худого человека с лицом фанатика. Когда он целиком отдавался игре, то закрывал глаза, и мне казалось несправедливым, что кто-то в эти моменты, когда звучит такая вдохновенная музыка, может есть, разговаривать, смеяться. Поистине, не мечите бисер перед свиньями. Но на что же тогда жить бедным музыкантам?

Юрий был хорошо знаком с клавишником и заодно художественным руководителем ансамбля Мишей. Он с группой зарабатывал в ресторане, в общем, неплохо и вполне мог позволить себе некоторую роскошь типа мебели на кухне. Но он всегда мечтал о новом синтезаторе, занимал деньги у друзей и наконец покупал себе новый роскошный инструмент и был счастлив; проходило время, он сочинял и записывал музыку, постепенно расплачивался с долгами, но к тому времени, когда со всеми рассчитывался, его синтезатор устаревал, и ему необходимо было новое, более совершенное оборудование — и все начиналось сначала, и его преданная жена безропотно прощалась с мыслью о кухонном гарнитуре.

Наконец мы добрались до «Русской сказки», одновременно с нашим микроавтобусом прибыл и Аргамаков на своем «мерседесе» с Виолеттой и охранниками. Все дамы оказались в вечерних нарядах. На француженках туалеты были скорее смелыми, чем элегантными. Они обе бесстрашно обнажили свою грудь почти до сосков, но — увы! — нечего было обнажать, кроме торчащих ключиц. Во всяком случае, их соотечественники, Жак и Пьер-Франсуа гораздо больше внимания уделяли за столом русским дамам — Виолетте и мне.

Я надела свое старое платье из вишневого бархата, по настоянию мамы мне сшили его еще тогда, когда я училась в институте иностранных языков. Не могу сказать, что моя фигура с тех пор не изменилась, но раньше у меня просто не было поводов его надевать, и после небольшой переделки оно снова сидело на мне как влитое.

Виолетта же была одета в черно-белые тона, но как! Под элегантнейшим черным удлиненным пиджачком на ней была белая блуза из какого-то воздушного материала, распахнутая вплоть до ложбинки между грудей. Шейка у нее была белая и изящная, но на всякий случай, чтобы наблюдатель не ошибся, куда смотреть, ее подчеркивала цепочка из блестящего белого металла филигранной работы, надетая в несколько рядов; так же четко был указан и предел, за который заглядывать запрещалось, — как раз на уровне последней застегнутой пуговицы блузки висел большой полупрозрачный иссиня-черный камень в красивой оправе. Юбка тоже была черная, но совершенно минимальной длины, на ногах строгие черные лосины, что ли, но когда она села, стало видно, что это не совсем так — между краем юбочки и верхним краем этих лосин виднелась розовая полоска кожи, обтянутая тонким нейлоном. От этой полоски мужчины не могли оторвать глаз. Я рядом с ней почувствовала себя устаревшей, но тут же утешилась: зато в своем бархате я выгляжу более женственной.

Наша группа расселась за тремя столиками, составленными вместе. Я быстро оглядела зал. Народу было немного. В противоположном углу зала еще какая-то компания сидела за составленными столами; судя по всему, это тоже были бизнесмены. Двое немолодых мужчин за маленьким столиком у окна, да еще две-три парочки — вот и все посетители.

Столы к нашему приезду уже были накрыты, и Аргамаков произнес первый тост; я переводила, от души надеясь, что на этом мои функции толмача закончатся. К тому же я все время нетерпеливо посматривала на часы; но вот наконец музыканты забрались на помост, настроили инструменты — и началось. Солист пел по-английски что-то из репертуара «Битлов». Публика в зале попритихла: за нашими столиками все замолчали. Концерт — это был настоящий концерт — продолжался; сегодня музыкантами овладело особенное настроение, и они превзошли себя. Я была поражена, увидев слезы на глазах мадам Одиль. Наверное, я все-таки к ней несправедлива, подумала я.

Музыканты сделали перерыв, и мы вернулись к еде и питью: разговор вертелся вокруг оркестрантов; Юрий на своем ломаном английском бодро рассказывал их историю. Виолетта наклонилась к мужу и что-то ему прошептала, она вертела в руке бокал с грейпфрутовым соком. Сам Аргамаков как ястреб следил за тем, что она пила. Банкир жестом подозвал одного из своих охранников — их было двое, и они вместе с Витей как-то незаметно разместились позади нас, в глубине зала. Тот подошел к банкиру и получил от него указания, потом направился к музыкантам, протянул им несколько купюр и что-то сказал. Музыканты заиграли старую мелодию, мелодию моей юности: «Strangers in the night…»

Я снова очутилась мыслями на берегу Москвы-реки; в темноте с проплывающей мимо лодки доносится сильный женский голос, поющий эту песню… Меня поразило, что Виолетта, эта капризная и истеричная красавица, выбрала именно ее. К тому же это песня моей юности — она же в то время была еще ребенком.

Неужели люди могут жрать и одновременно слушать такую музыку? За столом, где сидели бизнесмены, грузная дама в черном платье-балахоне с трогательными оборочками произнесла тост, и они дружно чокнулись. Музыканты сыграли еще кое-что по заказу и уже собирались идти на перекур, тут какой-то большой и громогласный новый русский встал из-за стола, где сидела теплая компания, и подошел к возвышению; в ладони у него была зажата зеленая бумажка. Клавишник, похожий на аскета-пустынника, нагнулся к нему, принял зелененькую и согласно кивнул. Большой мужчина еще не успел отойти, как ансамбль грянул залихватскую мелодию, и запел уже не только солист, но и все музыканты:

А мы — нарко-наркоты-наркоманы,И на повестке дня один вопрос:А где побольше взять марихуаныИ мак посеять там, где он не рос.

Зал взвился в восторге. Нувориши за составленными столиками подпевали в голос, жестикулируя. Многие из подошедшей позже публики тоже были в восторге и аплодировали в такт.

Как только вечер кайфа наступает,Наркоты собираются в кружок,А кто себя иголками ширяет,А кто-то забивает косячок.

Я смотрела на эти сытые хари и чувствовала к ним почти классовую ненависть. Подумать только, это они-то воображают себя крутыми! Как сладко сидеть тут и воспевать наркоту, ощущая себя хозяевами жизни! Вот их уровень — днем делают миллионы, а вечером тешат себя примитивными иллюзиями…

Я посмотрела на тех, кто сидел за нашим столом. Юра и Женя старались смеяться беззвучно, у Аргамакова на лице застыла улыбка, Виолетта закатывалась в хохоте. Французы не понимали, в чем дело, даже мадам Одиль — ее русский не имел ничего общего с языком этой песенки — явно были изумлены, а руки и ноги самого молодого из французов, Пьера-Франсуа, непроизвольно дергались в такт музыке. Почему я не могу относиться к этому с юмором, как мои сотрапезники, почему мне так противно? Ведь песенка действительно очень смешная. Мне Юрий потом рассказал ее историю — один из музыкантов сочинил ее в шутку, и как-то под настроение они ее сбацали, совершенно не ожидая, что она станет хитом.