Сандра Браун - Рикошет

— Я был пьян, — тихо сказал Дункан.

Она не шевельнулась. Но Дункан знал, что она его слышит.

— И я был зол на вашего мужа.

Ее пальцы чуть крепче сжали чашку.

— Хотя ни то, ни другое не извиняет того, что я вам наговорил. Но я, хм… — Он посмотрел налево и направо. Коридор все еще был пуст. Можно было спокойно говорить. — Я хочу, чтобы вы знали… что бы я там ни наговорил — это не про вас.

Она подняла голову и посмотрела на него. В лице ее, в бледных губах, по-прежнему не было ни кровинки, и от этого глаза казались невероятно огромными. Такими огромными, что Дункан запросто мог утонуть в их зеленой глубине.

— Разве?

Глава 5

В Роберте Савиче прежде всего поражал необычный цвет кожи и волос.

Кожа цвета кофе с молоком досталась ему от бабушки со стороны матери, уроженки Ямайки. Оттуда она приехала в США в поисках лучшей жизни. В тридцать четыре, отказавшись от дальнейших поисков, она вскрыла себе вены в борделе, где жила и работала. Истекающее кровью тело нашла другая проститутка, ее пятнадцатилетняя дочь, мать крошки Роберта.

Голубые глаза были наследством многих поколений Савичей, рода, который пользовался дурной славой и подавал надежды под стать материнскому.

На первый взгляд к Савичу относились соответственно его происхождению. Он же был уверен: те, у кого кожа стопроцентно темная или белая, никогда не примут его, полукровку, и не признают своим. Предубеждение всегда расцветает пышным цветом в любой расе и не знает никаких границ. Всякое общество, как бы громко оно от него ни открещивалось, пронизано предубеждением сверху донизу.

Как только Савич подрос и стал разбираться, что к чему, он понял: он должен властвовать сам, единолично. Эгоистической цели такого масштаба невозможно достичь, будучи хорошим мальчиком, наоборот, для этого нужно быть жестче, умнее, жаднее своих сверстников. Достичь этой цели можно, только заставив каждого встретившегося на твоем пути тебя бояться.

Мрачный опыт юности Савич усвоил хорошо и обернул его себе на пользу. Каждый год, проведенный в нищете, унижениях и отчуждении, становился новым защитным слоем, который все утолщался и твердел, пока не сделал Савича неуязвимым, как сейчас. В особенности это касалось его души.

Весь свой ум и талант предпринимателя он направил в торговлю — особого рода. В двенадцать он перевозил кокаин. В двадцать пять сам назначил себя главой преступного мира, одним махом перерезав горло своему наставнику на глазах испуганных соперников. Вскоре о нем узнали те, кто никогда раньше не слышал его имени. Его противники стали умирать один за другим, и все ужасным образом. Слава о его жестокости, вполне заслуженная, быстро распространялась, подавляя любые тайные мысли о противоборстве.

Десять лет продолжался его террор. Он сделал его состоятельнее, чем он предполагал. Робкие восстания, предпринятые безумцами или глупцами, немедленно подавлялись. Предать означало подписать себе смертный приговор.

Спросите Фредди Морриса. Хотя он не сможет вам ответить.

Свернув на автостоянку возле склада, где на совершенно законных основаниях располагался принадлежавший ему машинный цех, Савич представил себе реакцию Дункана Хэтчера, когда тот нашел в своем холодильнике подарочек, и вновь ухмыльнулся.

Сначала Дункан Хэтчер был всего лишь камешком в его ботинке, мелкой неприятностью. На первых порах его крестовый поход против империи Савича казался просто забавным. Но в своем упорстве Хэтчер был неутомим. С каждым поражением оно только разгоралось. И Савичу стало Уже не смешно. Детектив стал представлять нешуточную угрозу, с которой ему еще предстояло разобраться. Скоро.

Постепенное распространение метамфетамина в юго-восточных штатах открыло новый и многообещающий рынок. Торговые операции Савича сосредоточились на нем, принося стремительно растущую прибыль. Однако дело требовало непрестанного внимания и наблюдения. Савич полностью контролировал тех, кто производил и продавал для него наркотик. Кроме того, надо было следить за частниками, стремившимися поживиться на его территории.

Любой кретин, заготовив жаропонижающее и канистру бензина, думал, что может начать работать на себя. К счастью, большинство подобных любителей взрывались в своих убогих лабораториях и без его помощи. Но если получить метамфетамин было относительно легко, продать было еще легче. Потому что употреблять его можно было по-всякому — нюхать, курить, колоться, просто глотать — каждый мог найти что-то свое.

Это было золотое дно, и Савич не собирался им жертвовать в угоду Хэтчеру.

На первом этаже склада, в цехе, было шумно, грязно и жарко, в противоположность прохладному оазису его офиса на втором. Хотя эти пространства отделяла друг от друга только короткая поездка на грохочущем грузовом лифте, с эстетической точки зрения они были как небо и земля.

Он не жалел денег, окружая себя роскошью. Его кожаное рабочее кресло было мягче сливочного масла. Полировка стола — сверкающей и гладкой, как атлас. На полу лежал шелковый ковер самой тонкой работы, какой только можно было купить за деньги.

В секретарях у него состоял Кении, гомосексуалист, чья семья пустила в Саванне глубокие корни, отличаясь, к его несчастью, завидным долголетием. Изнывая от нетерпения, Кении ждал, когда же его престарелые родители умрут и он, как единственный сын и наследник, получит долгожданный бесценный судебный архив.

Пока же он работал на Савича, смуглого, таинственного и восхитительного. По вполне понятным причинам тот стал проклятием для его родителей, но навсегда завоевал слепую преданность Кении, когда неторопливо задушил рьяного гомофоба, подловившего Кении возле бара для геев и избившего его до полусмерти.

Их сотрудничество было взаимовыгодным. Савич предпочитал Кении секретаршам женского пола. Женщины все до единой стремились вступить с ним в сексуальные отношения, глубина которых зависела от их индивидуальности. Он не смешивал флирт с бизнесом.

Кроме того, женщины слишком легко поддавались на лесть или даже просто доброе отношение. Копы с федеральными агентами часто пользовались этой женской слабостью с целью получения информации. Однажды они попытались таким образом поймать его за руку. Ничего не вышло — секретарша исчезла бесследно. Он заменил ее Кении.

Кении вскочил на ноги в ту же секунду, когда Савич перешагнул порог своего офиса. Он кивнул на закрытую дверь рабочего кабинета Савича, и хотя из его тщательно уложенной прически не выбилась ни одна прядь, было заметно, что он сильно взволнован.

— Вас ждут, и с большим нетерпением, — преувеличенно-драматически прошептал он.