Неонилла Самухина - Операция «КЛОНдайк»

Леонид догнал ее, обнял за плечи и сказал:

– Все, никуда тебя больше не отпущу!

Она повернулась и, прильнув к нему, едва слышно прошептала в ответ:

– А я уже никуда от тебя не уеду.

«Тебя! Она сказала: тебя!» – возликовал Леонид.

Он подхватил Есению на руки и закружил ее быстро-быстро. Звезды с луной закружились вместе с ними. Есения засмеялась и обвила его шею руками. Но он тут же поспешно опустил ее на землю – его руки и поясница возмутились, напоминая, что сегодня он с ними обошелся безобразно, заставив пилить сумасшедшие дрова.

Обняв друг друга за талию, они не спеша направились к дому деда.

Есения, прижимаясь к Леониду теплым плечом, сказала:

– Вы так хорошо пели там, на крылечке. Мы вас издалека услышали… – помолчав, она продолжила: – Я тоже петь люблю, иногда даже сама песни под гитару сочиняю, но бог не дал мне голоса, чтобы эти песни хорошо петь. А в детстве я еще и слуха совсем не имела. Была у меня в четыре года любимая песня: «Три танкиста», ее-то я пела более или менее хорошо, но при этом умудрялась и все остальные песни петь на ее мотив. Мы тогда жили на канале Грибоедова, и наш сосед, парень лет пятнадцати, с хорошим голосом – он солировал в каком-то ансамбле, все время восхищался, слушая мое пение, и восклицал: «Я – почти профессионал – и то не сумею спеть „Катюшу“ на мотив „Трех танкистов“, а у нее с ходу получается!».

– Да, я тоже как-то с трудом представляю подобный шлягер, – улыбнулся Леонид.

– А это дело привычки, ничего сложного! Попробуй сам, увидишь, – засмеялась Есения. – Ну так вот, наш сосед даже ставил эксперименты, разучивая со мной слова разных песен, а потом слушал, как я из какого-нибудь романса делала строевую песню, и хохотал, как безумный. Однажды он высказал теорию, из которой следовало, что медведь, наступивший мне на ухо, в это время, видимо, маршировал под «Трех танкистов», поэтому это единственное, что я успела запомнить. В общем, подтрунивал надо мной всячески. В конце концов, мои родители возмутились, заявив, что он надо мной издевается, и запретили нам общаться. Но это не мешало ему при встрече каждый раз меня спрашивать: «Ну, как там твой Винни поживает?». Это он так намекал на того медведя… Кстати, я подумала, не дать ли мне телеграмму своим, чтобы не волновались… – неожиданно сменила тему Есения и вопросительно посмотрела на Леонида.

Тот растерянно пожал плечами:

– Это ты сама должна решить, но, думаю, что тебе, действительно, нужно дать о себе знать. Они, наверное, извелись там от неизвестности, – и, испугавшись, что Есения переведет разговор на свои беды, заторопил ее: – Ну-ну, и что дальше было с твоим пением?

– А что было… Я страшно злилась, мне очень хотелось научиться правильно петь. Мама отвела меня к своей приятельнице в музыкальную школу. Та, послушав мои бодрые взвывы, уныло взглянула на нас и отрицательно покачала головой. Вот тогда я решила для себя окончательно – я должна научиться петь! С этого дня я часами слушала радио, гоняла пластинки и подпевала во все горло всем услышанным голосам подряд, не разбирая на женские и мужские. Мне казалось, что чем громче я пою, тем лучше – горло быстрее натренируется! Кончилось тем, что через неделю я совершенно охрипла, и мама меня лечила, отпаивая теплым молоком, которое я ненавижу. И все равно я победила! В четвертом классе я, наконец, правильно спела одну песню! Не догадаешься какую…

– И что же это ты такое спела? – заинтересовался Леонид.

– «Варшавянку»…

– Да уж, все что угодно мог ожидать… – рассмеялся он. – Так ты у нас еще и революционерка!

– И еще какая! – усмехнулась Есения. – Как сейчас помню, это было на уроке пения. Мария Гавриловна, наша «певичка», меня уже на уроках и не вызывала, потому что ей потом было не унять разыгравшийся патриотизм хохочущих мальчишек. А тут я вызвалась сама, сказав, что хочу спеть. Мне тогда жутко нравилась «Варшавянка». Когда я ее в первый раз услышала, она поразила меня своей мощью и печалью. И вот я запела. Представь: класс, приготовившийся в очередной раз повеселиться, просто вздрогнул! А я пела и представляла себя Гаврошем, собирающим под градом пуль патроны для революционеров. «На бой кровавый, святой и правый!» – пела я, высоко подняв голову, а класс пораженно молчал. Это был мой звездный час…

– Представляю… – покачал головой Леонид с улыбкой.

– А когда я закончила, никто даже не шелохнулся… Мария Гавриловна, открыв журнал, вздохнула и тихо сказала: «Спасибо, Вербицкая, садись, пять». Я села на место, а двоечник Васька Дроздов с задней парты, наклонился ко мне и протянул: «Ну, ты дае-е-шь, Верба!..» Это у меня прозвище такое было в школе, ничуть не обидное, по фамилии. Дома верить не хотели, что я смогла получить пятерку по пению. А когда я похвасталась соседу, к тому времени уже отслужившему в армии, он, ухмыльнувшись, заявил: «Видно, у твоего медведя не один марш в запасе был, а два!».

Леонид расхохотался: ну и язва был этот ее сосед!

– Ну вот, – продолжила Есения, – потом прошло несколько лет. Я, кажется, была уже в девятом классе, когда к нам приехал один мамин знакомый, который показал мне, как играть три аккорда на гитаре. С тех пор я стала тихонько подбирать и петь песни, а потом даже сочинять свои. И знаешь, что удивительно? Мой детский метод сработал – чем больше я пела, тем лучше у меня стало получаться, и через какое-то время и слух, и голос у меня более-менее развились. Теперь мои друзья даже не верят, что я когда-то была не способна ничего спеть, хотя я, конечно, и сейчас не особенно обольщаюсь на свой счет.

За разговором они не заметили, как дошли до дома деда Охмнетыча.

Он сидел на крыльце и, отгоняя мошкару, поглаживал по боку неизменного Варфоломея Игнатьевича.

– О, вы уже! – воскликнул он, завидев их. – А я думал, вы еще погуляете, вечер-то какой романтический! Я, бывало, в такие вечера с какой-нибудь кралей под березой или ивушкой сидел, разговоры разговаривал…

Есения, смущенно взглянув на Леонида, улыбнулась.

– Да поздно уже, – сказала она.

– Тю, тебя что, кто-то домой загоняет! – удивился дед и добавил с уважением: – Видно, строгие у тебя родители, коли так воспитали.

Леонид внутренне напрягся, не надо бы сейчас вспоминать ее родителей.

– Может, действительно, пойдем еще погуляем, – предложил он поспешно Есении.

– Я бы с удовольствием, – виновато сказала та, – но я так уходилась в Риге, что меня ноги не держат, давай завтра, а?

– Ну, хорошо, – великодушно согласился Леонид, хотя в душе испытал некоторое разочарование. Ему не хотелось оставлять ее сейчас, особенно после томительного ожидания и безызвестности, в которой он пребывал почти целый день.