Нора Робертс - Святые грехи

— Не похоже, чтобы он сильно расстроился вашим отказом и тем, что пришли со мной.

Тэсс смущенно взяла его под руку.

— Я сказала ему, что у меня свидание.

— То есть солгали.

Он произнес это с таким удовольствием, что она рассмеялась:

— Я тоже далека от совершенства.

— Это радует.

Дела, о которых говорил Бен, закончились только в два часа ночи, когда они подошли к дверям квартиры Тэсс.

— Завтра утром я буду чувствовать себя отвратительно, — зевая, проговорила она.

— Да? А ведь я еще не предложил переспать. Зевок тут же оборвался приглушенным смешком.

— Я рассчитывала выпить не больше полбутылки вина и поспать часов пять, — сказала она, прислонившись к двери. — Чудесно провели время, не ожидала.

Он тоже был доволен проведенным вечером.

— Почему бы не повторить? Она думала около трех секунд.

— Прекрасно, когда?

— Завтра вечером в городе начинается фестиваль музыки Богарта…

— «Мальтийский сокол»?

— И «Долгий сон».

Она улыбнулась, уютно потянувшись.

— Договорились!

Бен шагнул к ней, и Тэсс решила, что он поцелует ее. Ей так этого хотелось! Это же вполне естественно! Хотелось, чтобы кто-то держал ее в руках чтобы кто-то прикасался к ней — это человеческие желания. Она прищурила глаза, сердце учащенно забилось…

— Надо бы заменить этого Микки Мауса.

— Что-о? — Ресницы ее затрепетали.

— Ваш дверной замок, Тэсс, — не более, чем игрушка. — Он провел пальцем по носу, наслаждаясь ее растерянностью. — Если уж живете в доме без охраны, нужно хотя бы изнутри запираться на засов.

— Засов. — Усмехнувшись, Тэсс распрямилась и полезла за ключами. — Не смею спорить с фараоном.

— Рад слышать, — проговорил Бен и поцеловал ее в губы. Потом, когда Тэсс мысленно возвращалась к этой минуте, ей приходило в голову, что все подчинено его желанию.

Глупо полагать, размышляла она, что такой беглый, невинный поцелуй может хоть сколько-нибудь возбудить: кровь не разогревается, голова не идет кругом… Однако все выглядело иначе: едва он прикоснулся к ее рукам, как все тело словно загорелось.

Он умеет целоваться, и целуется удивительно! Губы у него теплые, мягкие… Чтобы возбудить Тэсс посильнее, он легонько прикусил ее губу, после чего она почувствовала его язык. «Уже поздно», — сказала она себе, к тому же выпила столько вина, что с трудом держалась на ногах; но вопреки обыкновению не хотелось ни о чем думать.

Нужно сохранять спокойствие, убеждала себя Тэсс, соблюдать некоторую дистанцию. Именно этого он ожидает. Он не ждет трепета, порыва страсти или излияний. Он не ждет мгновенной, как ее давние любовники, близости. Он хорошо знает женщин — или думает, что знает. А Тэсс для него неразгаданная загадка.

«Желание — знакомое чувство!» — думал он. Но чтобы оно охватывало вот так сразу, до потери пульса, — такого с ним не бывало.

Бен хотел ее сейчас, немедленно, страстно. В любом другом случае он, естественно, поддался бы своему порыву. Но сейчас, не понимая себя, отступил.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

— Это далеко может зайти, — проговорил наконец Бен.

— Да. — Она судорожно сглотнула, чувствуя холод цепочки от ключей.

— Не забудьте накинуть цепочку, ладно? До завтра.

— Спокойной ночи, Бен.

— Спокойной.

Он подождал, пока не услышал щелчок внутреннего замка, позвякивание цепочки, затем повернулся и пошел по коридору. «Далеко, очень далеко могло бы зайти», — вновь подумал он.

Он долго бродил по улицам, пока не очутился наконец дома, едва держась на ногах. В последние месяцы он понял, что перед сном ему нужно довести себя до изнеможения, иначе не уснет. Свет можно не зажигать: в квартире знаком каждый выступ. Как ни хотелось сразу лечь, он прошел мимо спальни выполнить последний долг. Комната рядом со спальней была всегда заперта. Он открыл дверь и почувствовал несильный запах цветов, которые он менял каждый день. Рядом с дверцей шкафа висела ряса, поверх нее, словно разрезая на две части, была накинута пронзительно белая епитрахиль.

Чиркнув спичкой, он зажег свечу, потом вторую, третью — до тех пор, пока на нетронутой поверхности затянутого материей алтаря не заиграли неровные тени.

На алтаре, в серебряной раме, стояла фотография молодой улыбающейся блондинки. Она навсегда останется здесь такой — юной, невинной, счастливой. Алые розы были ее любимыми цветами, и именно их аромат смешивался сейчас с запахом горящих свечей.

В рамки поменьше были вставлены тщательно вырезанные из газет фотографии трех других женщин: Карлы Джонсон, Барбары Клейтон, Фрэнси Бауэре. Сложив руки, он опустился на колени.

«А ведь их так много, — подумал он. — Так много! Это только начало…»

Глава 4

Перед Тэсс сидел мальчик, тихий, замкнутый, молчаливый. Он никогда не вертелся на месте, не смотрел в окно, а сидел на стуле с опущенными глазами, не отводя их от собственных коленей. Руки плотно прижаты к бедрам, пальцы тонкие, но суставы слегка деформированы из-за постоянного нервного постукивания. Ногти обкусаны до основания — признак нервного состояния. (Некоторым здоровым людям свойственно постукивать костяшками пальцев, обкусывать ногти, жевать губы.)

Он старался не смотреть на разговаривавшего с ним доктора. Каждый раз, когда удавалось поймать его взгляд, Тэсс чувствовала маленькую победу, но в то же время ей становилось больно, так как почти ничего не могла прочитать в его глазах: он очень рано научился все скрывать и уходить в себя. Но когда все-таки такой редкий случай выпадал, она читала в глазах обиду, не страх, а именно обиду, и еще что-то, похожее на скуку.

Жизнь жестоко обошлась с Джозефом Хиггинсом-младшим. Поэтому ему не хотелось рисковать и подставлять себя под новый удар. Когда взрослые предлагали ему поиграть во что-нибудь, он предпочитал одиночество и молчание, несмотря на то, что он был совсем еще мальчик.

Тэсс эти симптомы были знакомы. Отсутствие внешних воздействий, отсутствие мотивации, отсутствие интереса к чему-либо — полное отсутствие.

В ее задачу входило отыскать каким-нибудь образом ниточку, потянув за которую, можно было бы заставить его думать сначала о себе, а потом — об окружающем мире.

Он был не настолько мал, чтобы играть с ним в игры, и слишком юн для общения с ним, как со взрослым. Впрочем, она пробовала и то и другое, но ничего из этого не вышло. Джо Хиггинс твердо занял среднее положение. Отрочество не просто поставило его в затруднительное положение, оно сделало его несчастным.

На нем были джинсы, хорошие джинсы из прочной ткани на мягких подтяжках, и серый бумажный свитер с забавной черепашкой на груди. На ногах добротные новые спортивные туфли на толстой подошве. Русые волосы недлинными прядями обрамляли его худощавое лицо. На вид обычный четырнадцатилетний паренек, но это только видимость. Внутри у него — целый лабиринт переживаний, ненависть к самому себе и горечь, к истокам которой она еще не приблизилась.