Анастасия Вербицкая - Дух Времени

Они глядели друг другу в глаза… А мгновения бежали… Падали завесы, застилавшие прошлое… Падали стены, скрывавшие будущее… И вся жизнь озарялась новым смыслом…

Беззвучно повернулась Федосеюшка и вышла, не проронив ни слова… К чему? Она знала, что Лиза поняла ее… За дверью, затаив дыхание, она расслышала медленные, неровные, какие-то волочившиеся по ковру шаги…

Лиза шла к столу… Лиза знала, что надо делать, чтоб найти покой.

VII

Первый, кто узнал о катастрофе, был Тобольцев. Час спустя, вернувшись из парка, он пошел к Лизе. В оранжерее он услыхал звуки, от которых кровь застыла в его жилах… Лиза заперлась… Он кричал, ломился в дверь… Побежал за дворником. Вдвоем они высадили дверь, и с воплем ужаса он упал перед Лизой, лежавшей на ковре…

– Лизанька!.. Зачем? Зачем ты это сделала?!

Весь дом поднялся на ноги в одно мгновение. Послали за докторами во все концы. Привезли трех, одного за другим… Двое сказали: безнадежна… И только третий на что-то надеялся…

Лиза лежала без сознания после нескольких часов невыносимых мук, почерневшая, неузнаваемая, страшная… Рыдавшая Катерина Федоровна расслышала только две фразы: «Прости меня, Катя!..» И потом еле слышно:. «Жить уже нечем…»

Тобольцев был далек от истины. Он думал, что Лиза отравилась в припадке раскаяния перед Катей, побежденная страхом, замученная совестью, всем своим сектантским миропониманием… Он бегал по парку, ветер шевелил его волосы и злобно кидал ему в лицо брызгами дождя.

Он не каялся. Нет!.. Как мог он отрекаться от того, что читал высшей правдой на земле и её нетленной красотой? Как мог он проклинать минуту экстаза, единственную минуту счастия, которую дал этой больной, замученной душе?.. Разве она не была создана для радости, как всё, живущее кругом? И если б её мозг не был отравлен с детства неистребимым ядом суеверия, сколько прекрасного и нового дала бы ей теперь жизнь!.. Он с бешенством подымал кулаки и грозил ими небу, где мчались зловещие тучи. О, сколько возможностей исчезло теперь!.. Сколько красивых жизненных комбинаций!.. Теперь, когда радость распахнула перед Лизой золотые ворота и она, смеясь, шагнула через порог запретного!.. Но, видно, и радость убивает… Не всем дано вынести её блеск…

Утром Лиза ещё жила. Никто не знал, молчит ли она сознательно, или мозг её парализован. Она как бы решила унести в могилу свою тайну. Доктора были и уходили… Часы шли… Анна Порфирьевна, Катерина Федоровна и Капитон всю ночь не сомкнули глаз, сидя у постели. Тобольцев бродил в парке… Казалось, иссякли все слезы. И дуновение ужаса, проносясь над домом, искажало лица, замыкало уста. Говорили шепотом, ходили на цыпочках… Стеша, Фимочка, Соня и Николай дрожали от страха, не решаясь даже подойти к двери умирающей. Николай на ночь перебрался в кабинет Капитона. Федосеюшка одна казалась спокойной. Она вносила нужное, уносила ненужное, бегала в аптеку, отсчитывала капли, напоминала о приеме лекарства… Но к постели Лизы она не подходила.

ещё вчера Тобольцев по телефону сказал Бессонову, что Лиза умирает. Бессонов понял и на другое утро протелефонировал ответ: «Всем дано знать».

Было пять часов пополудни, когда Анна Порфирьевна ушла, чтобы прилечь. Голова у неё кружилась. Капитон остался у постели с «кумушкой», которая упорно отказывалась отдохнуть.

Тобольцев вышел в цветник. Чудный день сменил ночную бурю. Солнце уже опускалось, но все улыбалось и сверкало… В аллее он заметил светлое платье Сони. Оно было смято, как и лицо ее. Видно было, что она не раздевалась всю ночь.

– Какой ужас! – сказала она, взяла его руку и заплакала.

Он стоял безмолвно. Она никогда не видела такой скорби на его всегда светлом лице! Она даже не считала возможным, чтоб у него было такое выражение… «Он любил ее…» – подумала она и заплакала ещё сильнее. Она сама не знала, себя ли ей жаль? Гибнущую ли Лизу? Или жизнь, которая уходит, как бы ни была она прекрасна, как бы ни была она полна…

Он прижал её к себе в жгучей потребности участия.

– Андрюша!.. Это я принесла несчастье в этот дом…

Он хотел сказать ей: «Тише! Не говори вздора!..» И вдруг точно что толкнуло его… Он поднял голову и побледнел.

В башенке наверху было открыто окно. И, опершись на подоконник, положив руку на щечку, оттуда глядела на них печальная и немая Лиза…

Соня поймала его дикий взгляд, посмотрела вверх и задрожала всем телом… С страшным криком оттолкнув её от себя, Тобольцев кинулся в дом…

Когда он вбежал в комнату, задремавший Капитон испуганно открыл глаза. Но Катерина Федоровна крепко спала.

Тобольцев упал на колени перед кроватью и схватил руку Лизы… Она была ещё тепла… Но Лизы уже не было…

Запрокинув назад зеленую головку с полуоткрытым ртом, запавшими, тусклыми, неподвижными и загадочными глазами на него глядела… «Лилея».

Он ахнул и с затрепетавшими плечами упал головой на качнувшуюся мертвую ручку…

VIII

Потапова не было в Москве. Он вернулся скорым поездом и кинулся к телефону. «Жива?..» – трепетно спросил он Тобольцева. И услыхал: «Пока ещё жива… Спеши!..» – «Еду!..» – крикнул Потапов. Это было за полчаса до смерти Лизы.

Нo солнце село, а Потапова ещё не было.

Наконец стемнело. В доме была та особенная суета, полная растерянности, которую вносит смерть… Женщины рыдали. Мужчины разбежались – кто заявить полиции, кто взять свидетельство, кто заказать гроб… Тобольцев опять ушел в парк. «Оставьте меня в покое!» – сказал он. Он прошел на Лизину скамью и как бы замер там, уронив голову на руки… Мозг отказывался признать, понять эту смерть здесь, где прошлую ночь Лиза отдалась ему; здесь, где ещё как бы воздух дрожал от её незабываемого стихийного крика наслаждения…

Федосеюшка распоряжалась всем. Она одна не потеряла головы. Сама, вместе с плакавшей убитой нянюшкой, обмыла покойницу с трогательной и нежной заботой. Они одели Лизу в её подвенечное платье и белые башмаки и положили её на стол посреди комнаты. Садовник принес все розы, все лучшие цветы. Федосеюшка с любовью и вкусом сплела венки и убрала ими покойницу. Зажгла свечи на высоких канделябрах. Из оранжереи взяли пальмы и олеандры. Казалось, Лиза спит в саду… Она была поразительно красива. Исчезла печать страдания и тоски. Новое выражение так меняло её черты, что она всем казалась чужой… Федосеюшка долго, вдумчиво и напряженно глядела в мертвое лицо, как будто ждала от него ответа.

Потом она кликнула Анну Порфирьевну. Та взглянула на мертвую красавицу и зарыдала. Она упала на колени, склонилась до земли и коснулась головой ковра.

– Не сокрушайтесь, Анна Порфирьевна, – вдруг задрожал голос Федосеюшки. – «Несть спасенья в мире! Несть!..» Много страдала она. И не было покоя ей на земле… А теперь… Вы на лицо её взгляните… Как ей легко! Не бывает такого покоя у живой души в этом мире!