Маргерит Дюрас - Матрос с Гибралтара

Все оказалось проще простого, у меня был выбор, я мог сам решить, что именно не дает мне уснуть – она, комар или местные танцы. Я выбрал танцы. Вот так, издалека, когда ты один в темной комнате, можно подумать, будто там идет какой-то грандиозный праздник, полно хорошеньких женщин и все веселятся напропалую. Вскоре я уже не слышал ни комара, ни дыхания Жаклин, только один проигрыватель, звуки праздника. Я не шевелился. Изо всех сил старался снова заснуть, заставить себя не слышать звуков музыки, заставить себя думать о каких-нибудь безобидных вещах, только не о нем – главное, не о нем и не о реке. Почти час я старался. И вот пока я старался гнать от себя прочь всякие мысли, думать только о сущих пустяках, вспомнить, какой сейчас может быть день, и начался для меня настоящий ад. Обычно считаешь, сколько барашков пасется на пригожем зеленом лугу, но порой это может завести слишком далеко и совсем не туда, куда надо. У меня всегда было какое-то странное отношение к арифметическому счету. Единожды начавши, я уже не мог остановиться и, позабыв про барашков, принимался считать все что попало. Сколько еще осталось дней до конца отпуска, до отъезда Жаклин? Сколько у меня осталось денег? Сколько месяцев, недель, дней смогу я прожить на эти деньги? Сколько на самом деле лет провел я в обществе Жаклин? А в министерстве? В этом отделе, где пахнет дерьмом? Восемь лет, три месяца и шесть дней. С Жаклин – два года, три месяца и два дня. Играли самбу, ту же самую, что звучала, когда я поднялся с постели. Сколько еще лет мне оставалось, чтобы получить право на пенсию? Двенадцать. Немного побольше, чем уже у меня позади, наполовину больше. На лбу у меня выступил холодный пот. А на какую пенсию за выслугу лет я мог бы претендовать уже сейчас? Этого я толком не знал, но, должно быть, что-нибудь немного меньше половины моей нормальной пенсии. Стоит ли мне ее потребовать, или черт с ней, пусть пропадает? И пристало ли в моем возрасте беспокоиться о подобных вещах? Кстати, а сколько мне лет? Внезапно я обнаружил, что три дня назад, во Флоренции, в самый разгар жары, мне стукнуло тридцать два года. Так я нос к носу столкнулся со своим днем рождения. Возраст предстал перед моими глазами какими-то огненными цифрами, он буквально обрушился на меня, ударил, как гром с ясного неба. Снова зазвучала самба. Нет, решил я, не стану я клянчить у них эту пенсию за выслугу лет. Пожалуй, отпраздную-ка я свой день рождения тем, что не унижусь ни до каких просьб к своему колониальному начальству. И предам-ка отныне полному забвению все соображения такого рода, все расчеты, ибо, если исходить из них, мне уже слишком поздно предпринимать какие бы то ни было решительные шаги – покидать Париж, бросать Жаклин или Гражданское состояние. Музыка замолкла. Послышались аплодисменты. Потом снова зазвучал тот же танец. И для меня тоже все началось сначала. Я опять оказался во власти всех этих дьявольских подсчетов. И разум мой снова забуксовал на не имеющих решения арифметических головоломках. Допустимо ли, учитывая среднюю продолжительность человеческой жизни, отказываться от пенсии за выслугу лет, соответствующую одной десятой этой жизни? Иными словами, что лучше – позволить себе и дальше вкалывать или жить восемь лет в безденежье? Особенно если уже стукнуло тридцать? Я уже весь покрылся потом, но так и не нашел решения, как же мне все-таки поступить. Да и кто бы мог помочь мне выпутаться из подобных подсчетов? Какие цифры, какие пенсии могли бы компенсировать мне восемь лет, проведенных в Отделе актов гражданского состояния? Ясное дело, никакие. Но достаточно ли это веское, основание, чтобы не попытаться извлечь из него хоть малую толику выгоды? Отказаться от аперитивов, от сигарет?

Все это продолжалось довольно долго, почти все время, пока длилась моя бессонница. Потом наконец я нашел решение: встал, тихонько, чтобы не разбудить Жаклин, оделся в темноте и спустился вниз. Было прохладно. Перед тратторией, почти вровень с оливковыми рощами, несла свои воды река. На другом берегу виднелась ярко освещенная площадка, где проходили местные танцы. А вдали, на равнине, светилось множество других ярких пятен. Танцевали повсюду. Летом на морском побережье люди ложатся поздно. И они совершенно правы. Неподвижно стоя на берегу реки, я наблюдал за танцами. Все мои подсчеты сразу вылетели у меня из головы, теперь уже я не думал ни о чем, кроме танцев. Они сверкали, словно пламя. Когда люди чувствуют себя одиноко среди музыки и света, у них возникает желание встретить кого-то, кто был бы так же одинок. Это очень трудно перенести. Неожиданно я почувствовал, как он у меня начал вставать. Это меня не на шутку удивило. Дело в том, что у меня вовсе не было особого желания переспать с женщиной. Неужели это действие танцевальной музыки? Или следствие недавнего дня рождения? А может, таким манером мстит мне моя пенсия за выслугу лет? Но ведь я теперь уже больше не думал ни о дне рождения, ни об этой своей пенсии. Хотя, по правде говоря, дни рождения никогда не вызывали у меня подобной реакции, а уж пенсия за выслугу лет, зубоскалил я сам с собой, по идее, должна была бы вызвать эффект прямо противоположного свойства. В чем же тогда дело? Может, это желание кого-нибудь встретить? С кем-то поговорить? Или просто отчаяние, что я так никого и не встретил? Я остановился на этом объяснении. Впрочем, все это в тот момент не имело для меня особого значения. Я погулял с четверть часа, не сводя глаз с танцевальной площадки и все в том же возбужденном состоянии. Потом, уже окончательно свыкнувшись с мыслью, что и тут мне тоже придется запастись терпением, вдруг лицом к лицу столкнулся со стариком Эоло.

– Добрый вечер, синьор, – поздоровался тот. Покуривая, он прохаживался вдоль реки. Я был рад этой встрече. Никогда не испытывал особой симпатии к старикам, их болтовня всегда вызывала у меня раздражение, но в тот вечер охотно стал бы говорить и со столетним старцем, да что там, даже с любым психом.

– Жарко, – заметил он, – должно быть, запарились под своей комариной сеткой, так, что ли?

– Да, – согласился я, – какой уж тут сон в такую жарищу.

– Вся беда в этих комариных сетках, это они удерживают тепло. Я вот сплю без них, кожа у меня уже старая, так что комарам она не по вкусу.

В отраженном свете реки я ясно видел его лицо. Оно было сплошь испещрено тончайшими морщинками. Всякий раз, когда он смеялся, щеки у него надувались, глаза загорались и весь он делался похож на старого, немного порочного ребенка.

– Не знаю, чего они ждут, почему до сих пор не посыпят ДДТ, вон там, у подножия той горы. Уж три года как обещают: вот-вот приедем, вот-вот приедем.

Он мог говорить все, что приходило в голову. Наверное, у меня был такой вид, будто мне чрезвычайно важно все, что бы он ни сказал. Тем не менее сам он выглядел несколько удивленным.