Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

– Отец умер? – Фанни покачала головой. – Печально.

– Он не просто умер, – хмуро сказал Роман. – Его убили. Убили и ограбили. Между прочим, именно после этого мы с матерью остались практически нищими. Ужас! Денег нет, жить не на что…

– Боже ты мой!

Фанни только успевала руками всплескивать. Конечно, она и раньше слышала, что Россия по-прежнему та же страна медведей и произвола власти, какой ее описывал любимый Дюма-пэр в романе «Учитель фехтования», однако надеялась, что перестройка… и все такое… и нынешний президент производит впечатление порядочного человека… Видимо, только производит впечатление. Жаль, что он так мал ростом, Фанни не доверяла маленьким мужчинам.

– Боже ты мой! Почему же вам не помогло государство?!

– Какое государство, вы что? – снисходительно посмотрел на нее Роман. – У нас в России испокон веков каждый за себя, один бог за всех. Но, кажется, и он на нас плюнул с высокой башни. Причем уже давным-давно плюнул! Ладно, ничего, как-нибудь выживем. А может быть, и нет. Я тут от нечего делать в русскую библиотеку начал похаживать, на рю де Валанс, дом одиннадцать…

Так вот почему он здесь оказался, в этом районе, на этой станции метро! Хотя нет, глупости. Сейчас уже почти одиннадцать вечера, никакая библиотека, пусть даже и русская, не может работать до таких пор. Может быть, задержался у какой-нибудь хорошенькой библиотекарши? Тоже глупости: Фанни как-то имела случай наблюдать двух, безусловно, привлекательных, но весьма почтенных и избыточно серьезных дам, работающих в русской библиотеке на рю де Валанс.

Как бы это повести разговор, чтобы Роман проговорился, что делал здесь, на станции «Центр Добентон»?

– Я отлично знаю этот дом одиннадцать, – перебила Фанни. – Там же и моя тетушка живет. Только библиотека на первом этаже, а тетушкина квартира – на третьем.

– А, так вон вы откуда едете! – кивнул Роман. – Понятно, тетушку навещали. Несли, так сказать, бремя родственного долга. Я не люблю стариков, с ними ужасно тяжело. Они нас считают идиотами и молокососами, а сами считают свой маразм проявлением высшей мудрости. У нас в подъезде живет одна така-ая гранд-дама… Говорят, обедневшая графиня. Она на нас смотрит, будто на каких-то насекомых.

– Ну, мое бремя не столь уж тяжелое, – засмеялась Фанни. – С теткой мне повезло. Ей, правда, недавно исполнилось восемьдесят пять, однако до маразма ей так же далеко, как отсюда до Луны. Она просто чудо!

И тут же Фанни прикусила язычок. Нет, она не пожалела, что отдала должное тетушке Изабо, которая, несмотря на свое исторически скомпрометированное имя, была вовсе не старой злыдней и занудой, а бодрой и веселой дамой, умной, с отличной и цепкой памятью, однако зачем было называть Роману ее возраст? Ведь он легко может сделать простейший логический вывод: если тетке восемьдесят пять, то племяннице никак не может быть меньше сорока пяти – пятидесяти. А то и больше!

«Ну и что? – хмуро спросила сама себя Фанни. – А тебе не все ли равно, сколько лет он тебе даст? Все равно же явно не восемнадцать и даже не тридцать… Ты для него – бабуля. Ну, ладно, мамаша, его мать наверняка мне ровесница. Пожилая тетка – вот кто ты для него, именно поэтому он так и откровенен. Вообще опомнись, смотри и ты на него, как на сына. Ну ладно, не на сына, но просто как на мальчишку. Ну, да, красавец, ну, секс-эпил какой-то невероятный, просто-таки озноб берет, когда встречаешься с ним взглядом, ну да, глазищи у него обалденные… Ну и что?!»

Воззвав к своему рассудку, Фанни тем не менее решила не продолжать разговор о тетушке Изабо и не сказала Роману, что, хотя сама она отнюдь не хотела дожить до такого жуткого возраста и втихомолку надеялась, что Иисус призовет ее, скажем, не позднее шестидесяти (правда, раньше она рассчитывала, что это произойдет в пятьдесят, еще раньше – в сорок, а еще раньше ей казалось, что после тридцати вообще жить не стоит, и в день, когда ей исполнится это огромное, постыдное число лет – тридцать! – она непременно покончит с собой, чтобы остаться красивой и молодой навсегда), однако если уж там, на небесах, по какой-то причине замешкаются и придется-таки состариться, то пусть у нее будет такая же веселая, необременительная, благостная старость, как у тетушки Изабо. Конечно, подобные разговоры покажутся двадцатипятилетнему юноше первым признаком наступающего маразма. Поэтому Фанни не обмолвилась Роману и о том, что преданно заботилась о тетушке не только потому, что у той имелся солидный счет в банке, дом в прелестном местечке неподалеку от Тура (впрочем, Изабо терпеть не могла «сельской глуши», а потому безвылазно сидела в Париже) и шестикомнатная квартира в очень приличном пятом аррондисмане, а Фанни – ее единственная наследница. Вся штука в том, что рядом с тетушкой она чувствовала себя девочкой… ну ладно, девушкой, о которой кто-то думает, беспокоится, заботится, которой кто-то, просто говоря, интересуется, а не тем, кем была в действительности: одинокой дамой не первой молодости (может быть, даже уже и последней, если быть до конца откровенной перед собой и зеркалом!), не нажившей за жизнь ни семьи, ни детей, ни особых богатств, и даже последнюю свою радость – «Le Volontaire» – вырвавшей у жизни за слишком дорогую плату: ценой потери двух любимых мужчин. Одним был Поль-Валери – ну да, тот самый, старый и толстый, но он ведь не всегда был таким. А был некогда умопомрачительным красавцем, и в ту пору он стал первым любовником Фанни, первым ее мужчиной, потом – вообще «мужчиной ее жизни», лучшим другом, какого могла бы пожелать себе женщина, сначала подарившим ей половину «Le Volontaire», потом завещавшим вторую. Ну а другим утраченным навеки был Лоран, который выкупил (ну да, он был сказочно богат, этот русский парвеню!) для Фанни «Le Volontaire» у наследников, оспоривших волю Поля-Валери и почти выигравших процесс. Если бы не Лоран, у Фанни не было бы «Le Volontaire».

А теперь вопрос такой: если бы она заранее знала, что получит «Le Volontaire», но потеряет Лорана, и если бы ей предложили выбирать между бистро и любовником, что она выбрала бы? Еще неделю назад она, пожалуй, сказала бы, что Лорана – и пусть валится в тартарары «Le Volontaire» вместе со всем тем дорогим ее сердцу старьем, которым его некогда набил Поль-Валери… Кстати, находились идиоты, которые советовали Фанни все в бистро переиначить, сделать его новым и современным, освободить от «этой рухляди», однако она не собиралась расставаться ни с одной из вещей, которые появились здесь на ее памяти и которые она любила не меньше, чем их любил Поль-Валери. Да и вообще, в квартале Друо совет «освободиться от рухляди» звучал просто неприлично, ибо это – квартал антикваров! Ну вот, еще неделю назад она сказала бы, что выбирает Лорана. Однако сейчас, сидя рядом с Романом и украдкой вдыхая запах его волос, его молодой кожи, ловя расширенными ноздрями легонькое дуновение его парфюма, пытаясь угадать название (что-то знакомое… «Лалик»? «Фаренгейт»? Нет, кажется, все-таки «Барбери брют». Точно, это «Барбери». Ну надо же, и Лоран любил этот запах, любил этот магазин, какое совпадение!), – словом, сейчас она вряд ли дала бы столь категоричный ответ.