Элизабет Адлер - Рано или поздно

— Привет. Это звонит девочка из группы серфинга. Ну, та, которая недавно ударила вашу машину. Вспомнили?

Брови Дэна поползли вверх, углы рта дрогнули в довольной улыбке.

— Это вы? — Дэн в десятый раз шуганул со стула пса. А тот в десятый раз взобрался на стул и высунул язык. Чертов пес, у него всегда на уме шалости!

Вид у пса был довольно оригинальный. Бочкообразное тело на высоких худых лапах. Хвост длинный, пушистый. Шерсть свалявшаяся, черная, с рыжими подпалинами. Пес похож на диванную подушку, а морда в точности как у пса из фильма «Бейб». В данный момент Дэн мог поклясться, что подушка улыбается. Внезапно пес озорно гавкнул и хвостом отправил на пол все, что было на столе.

— У вас что там, собака? — удивилась Элли. Пес лаем подтвердил.

— Познакомьтесь с моим новым другом Панчо, — сказал Дэн. — Теперь мы вместе будем любоваться закатом.

— Так достало? — улыбнулась Элли.

— Да, достало, — признался он.

— А я тут подумала: почему бы нам действительно не поужинать где-нибудь? В понедельник, когда кафе не работает. Это как раз завтра. Утром я обычно езжу повидаться с бабушкой. А потом… Только без всяких претензий, просто приготовим барбекю на берегу и все.

Дэн рассмеялся:

— Не забывайте, что имеете дело с закоренелым горожанином! У нас на Таймс-сквер барбекю никто не готовит, так что я даже не знаю, с какой стороны к нему подступить.

— Какой же вы калифорниец, если не знаете, как приготовить на гриле стейк? Впрочем, ладно, Дэнни-бой, я вас научу. И все привезу с собой, за вами только вино. Охлажденное.

— По крайней мере в этом я немного разбираюсь.

— Не сомневаюсь. Значит, завтра, около семи? — Он продиктовал адрес и добавил:

— Я буду ждать, Элли.

— Я тоже. — Она постаралась, чтобы голос прозвучал ровно. — До завтра, Дэнни-бой.

Он подождал, пока она повесит трубку, налил бокал коллекционного шардонне и, перегнувшись через перила веранды, долго наблюдал за тем, как темнеет небо, как океан сливается с горизонтом. «Хорошо бы когда-нибудь сделать такое же отличное вино, как шардонне. Итак, завтра у нас на ужин барбекю. Прекрасно. Жизнь не так уж плоха, как может показаться на первый взгляд».

— Неужели решилась? — Рядом с Элли возникла Майя, которая, естественно, все слышала. — Возьмешь мой новый костюм от Версаче. Ярко-красный, облегающий. Он замечательно подойдет к твоим волосам.

— Версаче? Ты позволяешь себе подобные расходы?

— Не переживай, подруга, это с распродажи. Сейчас такие костюмы продают повсюду. Только скажи, и он твой.

— Спасибо, но обстановка не предполагает экипировку Версаче. Я привезу стейки, он их поджарит. Вот и весь ужин.

— Конечно, дорогая, делай как тебе нравится, — сказала Майя. — Единственное, чего мне хочется, — чтобы ты не много расслабилась.

По тону подруги Элли поняла, что та говорит совершенно серьезно, внутри у Элли забил, заискрился, как шампанское, родничок радости. Больше года она не сходила со стези добродетели и теперь при мысли о свидании с интересным мужчиной, вдали от ежедневной рутины, почувствовала себя девочкой. Завтра суббота, не надо идти на занятия, долгий приятный уик-энд.

Почему бы и нет? Дом на берегу, Дэн Кэссиди, барбекю — замечательно. Конечно, работать нужно, иначе не добьешься успеха. Так что ни о какой любви не может быть и речи. Только чуть-чуть расслабиться.

Окрыленная, Элли поспешила на кухню. Надо следить за всеми. Без нее заведение пойдет вразнос. Достаточно одного вечера.

Когда кафе закрылось и Майя ушла, Элли уселась за столик у окна. Подступал туман (летом он не редкость), приглушая уличные огни и городские шумы. После беспокойного дня приятно наблюдать за его мирным променадом.

В голове у Элли вертелся разговор с Дэном Кэссиди. Интересно, слышал ли Дэн о проклятии, довлеющим над его ранчо? Не то чтобы это было настоящее проклятие, но вина там не гнали очень давно и вообще считали ранчо несчастливым местом. Ей очень хотелось, чтобы проклятие было выдумкой. В любом случае разговор на эту тему заводить она не станет.

Потягивая горячий кофе, Элли с грустью подумала о матери. Одобрила бы она Дэна? Впрочем, глупо в двадцать девять лет обращаться за советом к маме, она теперь много искушеннее в жизни, чем когда-либо Романи.

В детстве Элли не осознавала, что богата. Ей казалось совершенно нормальным жить в доме, где сорок комнат, иметь дворецкого и повара, экономку, горничных, шофера и бригаду садовников. Она никогда не знала ничего другого. Да и слуги были ее друзьями. Особенно Мария и дворецкий Густав, которые в определенной степени заменили ей погибших родителей, а также теток, дядей и кузенов, которых у нее не было. Время с мамой и папой она вспоминала как счастливый сон.

Долго после катастрофы, закрыв глаза, она видела родные улыбающиеся лица, слышала легкий веселый смех мамы, ее мягкий голос, произносящий слова любви, и низкий, глубокий голос папы, поющего Элли свою любимую неаполитанскую колыбельную. Постепенно образы родителей потускнели, расплылись в памяти. Зато остались фотографии. Элли порой рассматривала их часами, снова и снова вспоминая материнскую улыбку, отцовские рыжие кудри. И боль потери опять и опять сжимала ей сердце. Боже, как ей хотелось, чтобы они были с ней всегда!

Взрослая женщина, она по-прежнему скучала по родителям. И часто спрашивала себя, как бы сложилась ее жизнь, будь они в добром здравии. Вопрос, на который нет ответа. И не то чтобы ее жизнь без них была ужасной, вовсе нет. Мисс Лотти все делала замечательно. Она была ее бабушкой, мамой, папой и подружкой одновременно. Ходила на родительские собрания в школе, сидела на спортивных соревнованиях, где участвовала Элли, отправляла ее в летние скаутские лагеря и писала каждый день письма. Она даже защищала ее, идиотку, как тогда, в колледже. Мисс Лотти выполнила родительские обязанности на сто пятьдесят процентов. Лучше справиться с этой задачей не мог бы никто.

И все равно Элли тосковала по родительской ласке. Придорожные кафе, гостиницы, кемпинги… Она помнила катастрофу до мельчайших деталей, большой автомобиль, горячее кожаное сиденье, сапожки из шкуры белой ящерицы, последняя улыбка мамы и подмигивание папы. Но часто во сне перед Элли возникало что-то еще, неуловимое, очень важное. Она пыталась его разглядеть и не могла. Едва начинали проступать контуры, как Элли оказывалась на обочине. Одна, плачущая, в крови. А вокруг тишина. Мертвая тишина.

По спине пробежала дрожь, руки покрылись гусиной кожей. Элли проглотила остывший кофе, отнесла чашку на кухню, проверила сигнализацию и захлопнула входную дверь.