Евгения Марлит - Златокудрая Эльза. Грабители золота. Две женщины

Морис остался рабом прежней страсти и если бы даже не прибежал сюда, то рано или поздно все равно приковал бы себя к цепи, которая его некогда удержала вопреки множеству препятствий. Свадьба его должна была стать главным препятствием, но Морис не отдавал себе в этом отчета.

Но то, что не останавливало его, остановило Елену. После минутного размышления, когда все эти соображения молниеносно промелькнули в ее мозгу, она воскликнула:

– Зачем мне прощать твои ошибки, верить в твою любовь, понимать чувства, которым ты повинуешься? Почему ты хочешь меня убедить? На что ты надеешься? Ты думаешь, что я способна делить твою любовь с другой, довольствоваться нежностью, похищенной у нее? Ах, при одной лишь мысли об этом я краснею от стыда!

Она закрыла лицо дрожащими руками. Он приблизился к ней, так что она даже не успела помешать ему, и принудил ее снова сесть.

– Послушай, Елена, – сказал он взволнованно, – я уже давно призывал тебя и боролся с пылким желанием вернуться к тебе. Но знаешь, почему я противился этому до сих пор? Потому что у меня оставались твои письма, перечитывая которые, я вновь жил минутами, проведенными с тобой. Однажды… я был вынужден уничтожить эти письма. Тогда моим воображением, которое больше ничто не останавливало, завладели безрассудные мечты. Прошлое представлялось мне более соблазнительным, чем когда–либо: непреодолимая сила влекла меня сюда. Пусть твой вид, твое присутствие заменят эти письма, составлявшие мою защиту, которой больше нет; дай мне место рядом с моими друзьями в этом салоне, где я могу молчаливо обожать тебя! Видишь, я не прошу Ничего, что заставило бы тебя краснеть; ты должна согласиться!

Она слушала его серьезно, не перебивая. Когда он закончил, она подняла голову, посмотрела на него и ответила:

– Кого вы пытаетесь обмануть, Морис? Меня? Или же себя самого? Вы говорите о могуществе воспоминаний и думаете… Ах, вы безумны, но я не разделяю вашего безумия.

– Пусть ты не разделяешь его! – воскликнул Морис, воспламеняясь все сильнее. – Но ты не можешь помешать мне приходить сюда, когда я страдаю от тебя вдали, когда ты сама мучаешься и чуть ли не на грани смерти! Я позвоню в твою дверь, мне откроют, я войду, увижу тебя, и тогда никакое человеческое могущество не помешает мне прижать тебя к сердцу.

И, сопровождая слова жестом, он сжал Елену в объятиях; измученная столькими волнениями сразу, она еще пыталась его оттолкнуть, когда лакей объявил о господине де Ливри.

Барон вошел легкой походкой с улыбкой на устах, даже немного помолодевший, хотя прошло только около двух часов с тех пор, как он вновь обрел своего прекрасного друга Елену.

Подойдя к мадам де Брионн, он произнес:

– Я вас оставил совсем больной, милая графиня, мне медлили приносить известия о вашем самочувствии, и я не мог противиться желанию самому подняться к вам и все узнать.

– Вы хорошо сделали, благодарю вас, – ответила Елена.

– Вы чувствуете себя лучше?

– Я испытываю чрезвычайную слабость, – сказала она, – поэтому вынуждена покинуть вас и вернуться к себе. Барон, помогите мне дойти до двери моей комнаты.

Господину де Ливри не потребовалось повторять дважды это приказание: он бросился к Елене, помог ей встать и повел медленным шагом, ласково поддерживая, по направлению к ее комнате. Во время этого чествования, которое он старался продлить насколько можно дольше, чтобы насладиться выпавшим на его долю счастьем, барон не мог удержаться, чтобы не бросать время от времени торжествующий взгляд в сторону Мориса: «Это на мою руку она опирается, – казалось, хотел сказать он, – мне она больше доверяет, чем вам, ко мне она приникла, ища поддержки».

Когда они дошли до двери комнаты Елены, барон, словно желая помешать мадам де Брионн обернуться к Морису, все время старался встать между ним и молодой женщиной, чтобы их взгляды не могли встретиться. Одно мгновение он полагал, что достиг своей цели: она поблагодарила его, пожала ему руку и уже приподняла портьеру, прикрывавшую дверь, ведущую в ее комнату. Однако, будто притянутая могучим магнитом, она повернула голову; ее глаза погрузили взгляд в глаза Мориса; этот немой призыв, длившийся полминуты, показался нетерпеливому барону целым веком. Затем Елена скрылась.

– О, ее взгляд не был прощальным! Он сказал мне «до встречи»! – воскликнул Морис, пьяный от радости.

Господин де Ливри пожал плечами, взял свою шляпу, потом принес лежавшую на диване шляпу Мориса и сказал, в виде морали, следующие слова:

– Знаете, каково мое мнение? Вы сделали бы лучше, оставаясь у себя дома.

10

Мадам де Брионн была еще слишком слаба и больна, чтобы без последствий перенести волнение, которое ей причинило возвращение Мориса. Лихорадка снова стала мучить ее, и она была вынуждена слечь.

Господин де Ливри в силу полномочий, которыми наделила его графиня, поспешил вызвать к ней врача. Он самым серьезным образом исполнял обязанности сиделки и помышлял только о том, чтобы проводить и ночи у изголовья своей подруги, оказывая ей всяческие заботы. Он рассчитывал избрать своим временным жилищем комнату Елены, выбрать там себе кресло по вкусу и не трогаться оттуда никуда. По его предположениям, графиня должна была пролежать в постели по меньшей мере пять или шесть недель, и он радовался при мысли, что все это время она будет нуждаться в нем, что он пренебрежет своими делами и занятиями, чтобы думать о ней и не оставлять ее ни на минуту.

Его эгоизм причудливо смешался с преданностью и самоотверженностью: для него были маловажны страдания графини, поскольку он был здесь, чтобы ее утешать. Втайне, не признаваясь в этом самому себе, он даже желал, возможно, видеть ее страдающей, ибо это предоставляло ему случай выказать себя преданным и страдающим вместе с ней.

Все эти превосходные планы оказались расстроенными: врач, которого позвали, не предписал графине де Брионн никакого лечения и посоветовал только абсолютный покой. По мнению врача, совершенно противоречащему тайным планам господина де Ливри, полученный шок подействовал только на голову графини; ее мозг терзали всевозможные мысли и заботы. Надо было избавить от них больную, дать ей полный отдых, и тогда здоровье быстро вернется к ней.

Таким образом, значение барона сильно уменьшалось; его роль сиделки сводилась к простой формальности. Несмотря на то, что он надеялся на затяжную болезнь, при которой понадобятся его прилежные заботы, неусыпное бодрствование, неослабевающий уход, он вынужден был сидеть, ничего не делая, обедать в клубе, проводить вечера в итальянской опере и возвращаться ночевать к себе домой.