Мартина Коул - Прыжок

Джорджио молча кивнул. Он не мог больше говорить.

Донна выходила из камеры с высоко и гордо поднятой головой. Раньше Джорджио всегда нравилось, что у нее обычно был скромный и сдержанный вид. В проеме двери Донна обернулась и трепетно улыбнулась мужу… Он вдруг показался ей чуть ли не меньше, чем был всегда, ростом. И выглядел каким-то уязвимым. А это принять ей было труднее всего. Ее Джорджио, ее большой и сильный муж — и кажется сломленным? Никогда в своей жизни она даже представить себе такого не могла.

Офицер полиции аккуратно запер дверь камеры. Однако лязг замка для Донны был подобен раскату грома. Она медленно побрела за полицейским прочь от камеры; теперь Донна опустила голову, и слезы ручьями текли по ее лицу.

Оставшись один в камере, Джорджио Брунос провел рукой по волосам, ухватился за них, резко дернул. И внезапно начал стонать, глухо и протяжно. Это был вопль отчаяния, который постепенно набирал силу, одновременно с тем как Джорджио все сильнее тянул себя за волосы.

Инспектор-следователь Фрэнк Лоутон открыл маленькое металлическое окошечко в двери камеры. Лоутон мрачно улыбнулся, наблюдая, как он считал, за фиглярством Джорджио Бруноса.

— Откройте дверь, — бросил он молодому полицейскому, стоявшему рядом.

Лоутон шагнул в камеру и осклабился во весь рот.

— Восемнадцать лет, Брунос. Ну, как, задело за живое или нет?

Джорджио резко встал и вперил взгляд в вошедшего. Лицо его приняло ожесточенное выражение.

— Придет праздник и на моей улице, Лоутон. Посмотрим, как вы будете тогда ухмыляться.

Фрэнк Лоутон сразу перестал улыбаться. Словно кто-то стер рукой веселье у него с лица.

— Я обещал навестить тебя в тот день, когда ты будешь упрятан за решетку. Мне это было нужно самому, в качестве цели. И теперь я достал тебя, Брунос. И не позволю тебе так просто выйти на свободу. Твое дело все еще расследуется. Я уверен, ты мог приложить руку еще ко многим ограблениям, и когда у меня будут доказательства, которые мне нужны, я приведу твою задницу опять в суд. И так быстро, что ты прожжешь пятками огромную дыру в ковре!

— Передайте Уилсону, что ему придется проводить меня. Лоутон нарочито весело рассмеялся:

— Думаю, он уже выкинул тебя из головы… Ну, я поехал домой. Сегодня поведу жену в ресторан, чтобы отпраздновать такое событие.

— Вы заранее забронировали корыто?

Лоутон опять тихо захихикал.

— Все еще бравируешь: мол, ты по-прежнему стойкий человек? А знаешь ли ты, что попадаешь под категорию «А», то есть будешь отнесен к особо опасным преступникам? В зоне строжайшего режима, в компании с подонками общества ты почувствуешь себя совсем как дома. Я скоро опять навещу тебя, Джорджио. Следи за собой ради меня. Мне же терпится посетить ресторан под названием «Подошва Дувра» — там у меня карточка. Пора ехать домой. Я буду думать о тебе сегодня, когда стану есть, пить и веселиться.

— Чтоб ты подавился, сутенер!

— Ничего другого я и не ожидал услышать. Ну а как насчет того, чтобы заключить небольшое пари, прежде чем я уйду?

— Мать твою за ногу, Лоутон! Ты достаточно позлорадствовал, а теперь выметайся.

Полицейский продолжал, словно не слышал слов Джорджио.

— Держу пари, уже к Рождеству до тебя дойдут слухи о том, как твоя милая маленькая женушка принимает рождественских посетителей.

Джорджио бросился к Лоутону с исказившимся от ненависти лицом, но трое полицейских в форме скрутили его прежде, чем он сумел нанести удар. Лежа на холодном бетонном полу камеры, с заломленными за спину руками, Джорджио ощущал полыхавшую внутри бессильную ярость и слышал, как башмаки инспектора-следователя тяжело топали по коридору, а его смех гулким эхом отражался от стен тюрьмы.

Донна сидела в ресторане «Эль Греко» в Кэннинг-тауне. Там собралась вся семья Брунос. Яркий свет дня безжалостно освещал потускневшую краску и исцарапанную поверхность стойки бара. Папаша Брунос считал свой ресторан главным делом жизни. Сыновья его, в то или иное время, работали официантами, младшая дочь Нуала вела бухгалтерию, а он сам и Маэв готовили. Он смотрел, как члены его семейства пьют ретцину или узо, и внимательно наблюдал за их реакцией, одновременно чувствуя, как что-то неотступно теснит его грудь. Папаша Брунос вынул из кармана маленький флакончик с таблетками «от сердца», незаметно выложил одну в ладонь, а потом сунул под язык.

— Ну, давай же, Донна. Съешь что-нибудь, милая. — Голос Маэв звучал глухо и утомленно.

Донна отрицательно покачала головой.

— Я ничего не могу сейчас есть, спасибо. — Глаза у нее покраснели от слез.

Маэв придвинула свой стул поближе к ней и обняла невестку большой пухлой рукой.

— Он мой сын, и Господь любит его. Но нам надо сохранять силу, свое положение в обществе. Сегодня мы с папой откроем этот ресторан, будем улыбаться клиентам и болтать с ними. Жизнь продолжается. Ты должна внушать себе: как только апелляция будет подана, Джорджио вернется домой. Я все время произношу это про себя. Не могу поверить, что все это в действительности произошло, ничему не верю!

Нуала громко всхлипнула и закричала:

— Это полицейские игры, Донна! Они хотели поймать Джорджио — и заполучили его. Им нужно было кого-то изловить для отчетности.

Марио, старший брат, с сомнением покачал головой.

— Джорджио дурак: он путался с плохими людьми. И я ему об этом говорил. За несколько недель до того, как произошло ограбление, я видел его с Черным Джеком. Кто, будучи в здравом уме, станет якшаться с подобным типом? Черный Джек — это же самый отъявленный мерзавец в Силвертауне! Но нет, наш Джорджио не стал меня слушать. Он лучше знал… — Марио говорил высоким, похожим на девичий, голосом, и было заметно, что он страшно зол на брата.

— Ты не можешь знать всего, Марио, — заговорил Патрик Брунос. — По делам бизнеса Джорджио был связан с разными людьми, ты ведь наверняка понимаешь это? Он имел и бизнес, связанный с перевозками, что приносило нашему Джорджио неплохую прибыль. Нуала растрепала рукой свои короткие черные волосы.

— Это правда. Патрик прав, Марио. Ты слишком суров к Джорджио. И всегда был к нему чрезмерно суров просто потому, что он лучше устроился в жизни, чем ты. Он ведь зарабатывал больше нас всех… — Совсем расстроенная Нуала умолкла.

Донна устало зажмурилась… В этой семье всегда ругались с такой страстью, с какой в иных семьях любят друг друга. И все же члены семьи были связаны более тесными узами, чем какая-либо другая семья.

— Откуда тебе-то знать, Нуала? Сама вот носишься везде со своим безнадежным Дики Барлоу. Ты неосторожна: навещаешь и его, и брата, — отпарировал брат.