Лазарус - Джессика Гаджиала
Так что, возможно, у меня был какой-то временный Стокгольмский синдром. Но я могла бы справиться с этим, когда снова стану чистой и с ясной головой.
Прямо сейчас я просто хотела, чтобы он вернулся.
Поэтому, когда он позвал меня по имени, это был, возможно, самый прекрасный звук, который я когда-либо слышала в своей жизни.
Что было очень, очень грустно, если подумать об этом.
— Да, ты сможешь, — сказал он мне, придвигаясь ближе, пока не оказался прямо рядом со мной, опустился на колени рядом со мной и коснулся моей руки, где я оставила довольно приличные следы от ногтей на коже, отчего на поверхности выступила ярко-красная капелька крови. Я даже не осознавала, что сделала это, пока он не обратил на это внимание.
— Будет только хуже, — сказала я, не заботясь о том, как жалко это прозвучало.
— Да, это так, — согласился он, не приукрашая это, за что я была в равной степени благодарна и раздражена. Некоторые банальности, хотя я бы знала, что это чушь, могли бы быть приятными прямо сейчас. — И тогда все будет медленно, но верно становиться лучше.
— У меня зуд по коже, — призналась я.
Он кивнул на это, убирая руку с моей руки и протягивая руку, чтобы на секунду коснуться моего лица. — Был жар, — заметил он, — морозит?
Я натянуто кивнула на это, испытывая облегчение от того, что мне не придется объяснять каждую мелочь.
— Хорошо, пойдем, — сказал он, вставая и протягивая мне руку, чтобы я взяла ее. Не было даже малейшего колебания, прежде чем я сделала это, позволив ему поднять меня на ноги, чувствуя боль в мышцах моих бедер. — Еще нет, — сказал он, когда я сделала движение к кровати, — давай попробуем другие превентивные способы, — странно добавил он, потянув меня в главную комнату, где было свалено около дюжины пакетов.
Он внезапно отпустил мою руку, заставив меня впервые осознать, что он вообще держит ее. Моя ладонь почувствовала себя странно без контакта, и мне пришлось сжать ее в кулак, чтобы остановить себя от того, чтобы снова потянуться к нему. Что было безумием. Он подошел к столу и схватил бутылку какого-то ужасного сока оранжевого цвета.
— Что это? — спросила я, сдвинув брови, когда он снял крышку и протянул бутылку мне.
— Педиалит.
— То, что дают детям? — спросила я, потянувшись за ней, поднося к носу и принюхиваясь. — О Боже, — поморщилась я, — пахнет сладким.
— В значительной степени, — согласился он, — и, надеюсь, это облегчит симптомы обезвоживания, так что пей.
Понимая эту логику, я взяла бутылку и опрокинула ее, сделав долгий глоток. Может быть, это помогло бы обезвоживанию, но был хороший шанс, что это вызовет рвоту, которая была такой отвратительной. По-видимому, то, что я читала, было правдой: у младенцев было другое количество вкусовых рецепторов, чем у взрослых. И вкусовые рецепторы, которые у них были, ну, они были серьезно испорчены, если им нравился вкус апельсинового Педиалита.
Лазарус протянул мне две таблетки Адвил, которые я приняла вместе с остатками Педиалита.
— Это все, что я могу предложить, — сказал он мне извиняющимся тоном, хотя это была не его вина, — я положу лекарства от тошноты и желудка на тумбочку. У меня также есть несколько комплектов одежды, которые я положу в ванную и… — сказал он, роясь в сумках, — два новых теплых одеяла, — сказал он, вытаскивая их — одно серое и пушистое, другое черное и трикотажное.
Он протянул их мне, и я прижала их к груди, чувствуя, как в животе поселяется чувство безнадежности. Это действительно должно произойти. Я предполагаю, что это не полностью дошло до меня, пока я не приняла «превентивные способы» и не получила одеяла, потому что меня вот-вот охватит озноб. Пути назад не было. Я собиралась пройти через ад, из которого не было выхода, кроме времени.
— О, и да… — сказал он, поворачиваясь к кухонным шкафам и залезая под раковину, чтобы вытащить ведро, возвращаясь, чтобы взять мусорную корзину и положить его внутрь, прежде чем повернуться и пожать плечами, — на случай, если ты не сможешь дойти до ванны, — объяснил он, заставляя унижение пронестись по мне так быстро, что каждый дюйм моего тела почувствовал себя неловко и неуютно.
На случай, если меня вырвет, и я не смогу добраться до ванной.
Моя жизнь была по-настоящему ужасной.
— Бетани, ты пройдешь через это один раз, и все закончится, — сказал он, пытаясь утешить меня, — это не будет красиво. Ты не сможешь спасти свою гордость. Но через пару дней действительно плохая часть закончится. Через несколько недель все симптомы исчезнут.
Это было правдой.
Если я хотела вернуть свою жизнь в прежнее русло, я должна была пройти через это.
Как только все закончится, я пообещала себе, все будет кончено. Никаких промахов, никаких рецидивов. Я собиралась взять на себя обязательство двигаться вперед, чего бы это ни стоило, даже если мне придется переехать. Если мне придется разорвать связи со всеми, кого я знала. Я не собираюсь позволить каким-то наркотикам поглотить остаток моей жизни.
— Ты голодна? — спросил он так, словно уже знал ответ на этот вопрос.
Мой желудок скрутило в узел. Конечно, отчасти это было от нервов. Но в большей степени это была ломка — предвестник рвоты, которая наступит скорее раньше, чем позже.
— Я думаю, что некоторое время воздержусь от еды, — призналась я, забирая у него ведро.
— Хорошо, — сказал он спокойно. Он был таким чертовски спокойным во всем. Вместо того чтобы утешать меня, я находила это почти раздражающим, — иди ложись, я обо всем позабочусь, — сказал он, махнув рукой на сумки.
Радуясь побегу, я помчалась в спальню, поставила ведро рядом с кроватью, достала одеяла из упаковки и разложила их на кровати слоями. От нечего делать я схватила пульт, включила телевизор на повторы старых фильмов шестидесятых годов и забралась в постель, ожидая, когда по-настоящему начнутся страдания.
В другой комнате я слышала случайный шорох пластиковых пакетов и закрывающихся шкафов, шум раковины, звонок мобильного, а затем медленную, плавную интонацию его голоса, когда он ответил.
В этом было утешение — в его присутствии,
