Сандра Браун - Влюбленные

На точке постоянно находился один взвод. Особый взвод, если ты понимаешь, что я хочу сказать. С остальными нашими военнослужащими они почти не взаимодействовали. Больше того, их как будто не существовало вовсе. Это были по-настоящему крутые парни, но совсем не такие, каких можно видеть в кино. Они не были накачанными великанами, «терминаторами» или «крепкими орешками». Большинство из них были небольшого роста, жилистыми, сильными физически и на редкость выносливыми. Все свободное от боевых выходов время они посвящали изнурительным тренировкам. Рукопашный бой, метание ножа, снайперская стрельба, скалолазание и другие необходимые навыки — все свои навыки и умения они стремились довести до совершенства. Конечно, все эти парни были на редкость агрессивными, задиристыми, драчливыми — без этого, наверное, не бывает хорошего бойца, но, несмотря на это, они были очень дружны. Жили как одна семья, все делали вместе, помогали друг другу чем могли… И в то же время это были тренированные убийцы или, лучше сказать, настоящие солдаты действующей армии.

Вот почему мне казалось, что лучшего материала для задуманной мною статьи, или, точнее, серии статей, мне не найти. Нужно было только узнать этих парней получше, и я жил с ними, тренировался с ними, старался узнать, кто чем дышит и что собой представляет. Что делало их такими хорошими солдатами? Были ли они патриотами своей страны или обученными головорезами на государственной зарплате?

Как я уже сказал, я жил вместе с ними. Со временем они меня полюбили или, во всяком случае, прониклись ко мне достаточным доверием, чтобы откровенно отвечать на вопросы. Чего они не могли понять, это того, что́ я делаю в этом богом забытом и к тому же небезопасном месте, ведь мне — в отличие от них — ничто не мешало отправиться туда, где идет нормальная, мирная жизнь, где есть виски и женщины, кино и телевизор, бары и рестораны и многое другое. Мне стоило большого труда убедить их, что комфорт, которым я пожертвовал, сто́ит в моих глазах гораздо меньше, чем та статья, которую я надеялся написать.

Итак, я спал с ними в блиндажах, ел с ними за одним столом, обменивался шуточками и играл в покер. Единственное, чего я не мог делать наравне с ними, — это ходить на боевые задания, которые подразумевали поиск и ликвидацию цели, будь то мост через ущелье, караван с грузом оружия или наркоты или человек. Время от времени солдаты уходили в горы, уходили большими и маленькими группами. Они возвращались усталыми, грязными, истосковавшимися по горячей пище, но довольными и почти счастливыми. Задание выполнено, и одним террористом на свете стало меньше. Они рассказывали мне о подробностях, нисколько не стесняясь в выражениях, да еще и шутили: «Запиши это дословно, Доусон. Можешь на меня ссылаться! Не верь Ларсу, он все врет; если хочешь знать, как было на самом деле — послушай меня!» Да, Амелия, они ничего от меня не скрывали, они хотели, чтобы мир узнал о них, узнал, что́ они сделали и ради чего.

Перестав ходить, Доусон опустился на кровать и внимательно посмотрел на нее.

— Это было в мае, в конце. Взвод почти в полном составе ушел на задание и долго не возвращался. Командование ничего мне не сообщало, но я этого и не ждал. Задание было секретным, но по некоторым признакам я догадывался — произошло серьезное ЧП. Впоследствии я узнал, что не ошибся: в районе, где велись активные боевые действия, разбился американский вертолет. Пилоты выжили, хотя и были ранены. Немедленная эвакуация по воздуху была невозможна из-за действий мобильных групп террористов, вооруженных, кстати, американскими же переносными зенитными комплексами.

Неподалеку от места крушения вертолета была афганская деревня — несколько глинобитных хижин, прилепившихся прямо к скале и больше похожих на пещеры, чем на дома. Местные жители… Как правило, они придерживаются своих собственных племенных и религиозных традиций и почти отрезаны от внешнего мира. Кто и с кем воюет на их земле, им известно, но не более того. Как бы там ни было, наших пилотов они подобрали, оказали им первую помощь и приютили у себя. Когда об этом стало известно, командование приняло решение отправить взвод для охраны пилотов и местных жителей. Наши парни должны были занять оборону и продержаться столько времени, сколько потребуется, чтобы спланировать и осуществить спасательную операцию.

Но афганские мятежники-талибы узнали о крушении вертолета и успели первыми добраться до деревни. Они устроили пилотам показательную многочасовую казнь, а потом начали убивать жителей деревни за то, что те осмелились дать убежище нашим раненым.

На протяжении нескольких дней взвод, выдвинувшийся на плато у подножия горы, пытался выбить мятежников из деревни, но они упорно оборонялись, укрывшись в домах-пещерах. На открытое место они выходили только затем, чтобы казнить очередного афганского крестьянина, а наши парни ничего не могли поделать — только наблюдать за расправой и бессильно проклинать фанатиков. Талибы убивали жителей деревни по одному, изредка — по двое-трое. Некоторым повезло — их просто расстреляли, но для большинства смерть оказалась мучительной. Дольше всех мучили стариков, женщин, детей… — Доусон зажмурился. — То, что с ними делали, — это было что-то невообразимое! В конце концов наши парни все же получили поддержку авиации и пошли на штурм, но даже в этом случае это было нелегким делом. Им приходилось атаковать противника, который находился выше по склону горы и к тому же за укрытием, так как авиационные ракеты часто не могли пробить прочную скальную породу. Несколько мятежников-талибов они все же уничтожили, однако многие ушли тайными ходами. Но прежде чем обратиться в бегство, они успели убить всех, кто еще оставался в живых.

Доусон снова замолчал. Низко опустив голову, он упорно изучал узоры на ковре у себя под ногами. Потом он снова заговорил:

— На этот раз возвращение на базу было далеко не радостным. Взвод понес тяжелые потери — шестеро было убиты, десятеро тяжело ранены, и их на вертолете доставили в госпиталь в Баграме. Один из раненых скончался по дороге. Те, кто остался в строю, тяжело переживали поражение, и в блиндажах, где ночевал личный состав, царили уныние и подавленность. Никто не смеялся, не шутил, не резался в карты. Разговоры стихли — солдаты старались обращаться друг к другу только по службе и почти не смотрели друг другу в глаза. Там, на плато у деревни, каждый из них заглянул в уродливое лицо войны, и это изменило их навсегда. Подвиги, победы, выполненные задания — все было забыто или отошло на задний план. Их личный опыт обогатился трагическими переживаниями, которые не каждому по плечу.