Замок - Владимир Моисеевич Гурвич
— А вы мне что-нибудь скажите? — спросил Лагунов.
Каманин живо обернулся в его сторону.
— Скажу, Сергей Станиславович. Пишите правду — и все остальное окажется второстепенным.
Каманин приблизился к Варшевицкому.
— Знаешь, Кшиштоф, большинство писателей пишут свои произведения для других. А надо — для себя. А уж потом, как получится. И если тебе собственное творение не интересно, оно точно не заинтересует читателей. А если и заинтересует, то очень быстро забудется. Писатель — это тот, кто разговаривает с тем, кто неизмеримо выше него и переносит это общение на бумагу. А если общение не получается, так о чем же писать. Это то, что я всегда хотел донести до тебя.
Каманин подошел к Андрею. Несколько мгновений он грустно смотрел на юношу.
— Честно говоря, не знаю, что тебе сказать. Не потому, что сказать нечего, а потому, что никакие слова до тебя не доходят. Они отскакивают от твоего сознания, как мячики от стены. Пожалуй, я повторю тебе одну фразу, которую услышал однажды в молодости, хотя, возможно, тебе нужны совсем другие слова. И все же: мы никогда не получим то, что хотим, пока не будем благодарны за то, что имеем. Подумай, вдруг тебя это наведет на конструктивные мысли.
Каманин снова вернулся к Марии в центр зала.
— Это все, что я хотел вам сказать, дорогие мои, — произнес он. — На этом вся формальная часть завершена. Будем веселиться.
— Феликс, а мне ничего не скажешь? — вдруг спросила Мария.
Каманин повернул в ее сторону голову.
— Нет, Мария, тебе я ничего сказать не хочу. Все, что хотел, уже сегодня я произнес, но никого воздействия мои слова на тебя не оказали. Так что думаю, что-то еще говорить, нет никакого смысла.
129
Стемнело так, что горящие в каминном зале свечи уже не компенсировали нехватки природного света. Все невольно потянулись на террасу, вслед за ними туда направились и две официантки, разносившие на подносах шампанское, вино, водку и легкие закуски.
Эмма Витольдовна с двумя бокалом вина в руке подошла к Мазуревичуте. Один из них протянула литовке.
— Рута, я хочу с вами выпить, — сказала Эмма Витольдовна. В ответ Мазуревичуте настороженно посмотрела на нее. — Я понимаю ваши чувства, — продолжила Эмма Витольдовна. — Но не хочется расставаться на такой ноте. Прошу меня извинить. Сама не понимаю, что на меня нашло. Все эти году тщательно старалась сохранять спокойствие, смотреть на свое прошлое, как на давно прочитанный роман. И тут такая вспышка. Получается, столько лет я себя обманывала. Глупо как-то.
— Готова считать эту сцену недоразумением, — ответила Мазуревичуте. — Давайте выпьем — и все забудем. Мало ли что в жизни случается. Главное вовремя понять, что произошло что-то не то. А вот с этим у многих бывают затруднения.
Женщины чокнулись и выпили.
— И все-таки я до сих пор не могу до конца успокоиться, — произнесла Эмма Витольдовна. — Не могу отделаться от ощущения какого-то краха. Вы понимаете меня?
— Пожалуй, не совсем, — подумав, ответила Мазуревичуте.
— А я думала, что у вас точно так же. Раны не заживают, обиды не проходят, нереализованное все так же требует реализации. И так до бесконечности. Мы только накапливаем все это, и однажды наступает момент, когда весь этот загашник выходит на поверхность. И тогда понимаешь, что не представляешь, что с этим делать. А делать что-то надо, потому что мешает. И не знаешь, как избавиться от этого чувства.
— Я думаю, это в основном от безделья. Мне, честно говоря, некогда даже рефлексировать на эти темы.
— Полагаете, что я бешусь от скуки? Вы не представляете, насколько я занята. Дни проходят незаметно.
Мазуревичуте пожала плечами.
— Возможно, это не та занятость.
— О чем вы? — удивилась Эмма Витольдовна.
— Я это давно поняла. Есть занятия, цель которых состоит главным образом не в том, чтобы что-то сделать, чего-то добиться, а чтобы заполнить пустое время. Но всегда есть риск, что однажды окажитесь именно в такой ситуации, как вы сейчас.
— Что же мне делать?
— Я не знаю. И даже Феликс, боюсь, не даст толкового ответа. Единственное, что он советует в такой ситуации: не превращать свои проблемы в свое несчастье, они не стоят того. Как-нибудь примиритесь с этим; до сих пор ведь получалось. А там и возможно другого раза не представится, когда все снова выйдет на поверхность. Извините, но при всем желании больше ничего посоветовать не могу.
Эмма Витольдовна посмотрела на свою собеседницу, кивнула головой и отошла от нее.
Антон все это время находился возле матери. Он опасался необдуманных действий с ее стороны. Она же постоянно порывалась подойти к Каманину. Тем более, ситуация благоприятствовала этому, он стоял в одиночестве посреди террасы с бокалом шампанского в руке, словно это был не его праздник.
Анастасия Владимировна сделала очередную попытку вырваться из рук сына. Но Антон успел вовремя ее схватить.
— Пусти! — прошипела она.
— Мама, успокойся, пойдем, пройдемся вокруг замка, — предложил он.
— Я никуда не пойду, — решительно отказалась женщина. — Ты ведешь себя некрасиво. Вспомни, сколько я для тебя всего сделала. — Я все прекрасно помню, но это не имеет отношения к тому, что ты хочешь сделать сейчас, — возразил Антон. — Давай, принесу тебе еще вина, — заметил он, что ее бокал пустой. Он знал, что она легко пьянеет и становится вялой и покорной. Пусть уж напьется и успокоится, решил он.
Антон, не дожидаясь, согласия, подозвал официантку, и обменял пустой бокал вина на полный.
— Выпей! — приказал он.
Анастасия Владимировна испуганно посмотрела на сына и послушно выпила. Он тут же снова подозвал официантку и почти насильно всучил матери очередной бокал.
— Пей! — тем же тоном произнес он.
— Хочешь меня споить, — жалобным тоном произнесла Анастасия Владимировна.
— Не говори глупости, я хочу, чтобы тебе было бы весело. Разве ты этого не желаешь?
— Совсем не желаю, я желаю поговорить с Феликсом. Позволь мне это сделать.
— Сначала выпей,
