Вера Колочкова - Дом с мезонином в наследство
— Ну, не знаю… Все равно мне за тебя обидно! Чего ж ты у меня вечная бессеребренница какая…Вот и сейчас готова отказаться от своего… Тебя сестра предала–обманула, выходит, а ты…
— Да Бог с тобой, дочь! Какая же я бессеребренница? У меня ты есть, у меня Митенька есть, у меня вот этот берег есть, да я сама у себя есть, в конце концов! Главное в жизни, доченька, саму себя не потерять. В этом и есть счастье.
— Мам, а какая она, твоя сестра? Расскажи… Ты же мне никогда про нее ничего не рассказывала!
— Потом, Анют, потом. Не могу я пока. Ты иди спать, дочь. А я еще здесь посижу, на крылечке. Рассвет встречу…
***
5.
Какая, какая… Лучше все–таки не думать про это, не вспоминать. Как старалась не вспоминать все эти годы. Все вычеркивала, вымарывала из памяти десять лет той, цветущей, наполненно–яркой замужней своей жизни. Трудно это, конечно, было. Попробуй–ка, вычеркни их! Хотя теперь чего уж. Теперь, пожалуй, и можно себе позволить вернуться туда, помянуть таким образом ушедшего в тот мир Антона…
«…Здравствуйте, уважаемые мои юноши и девушки. Поздравляю вас с поступлением в наш университет. Позвольте представиться – меня зовут Антон Павлович Званцев, я буду читать вам лекции по русской литературе…»
Тина уже потом поняла, вспоминая ту, первую Антонову лекцию, что влюбилась в него сразу – и глазами влюбилась, и головой, да чего там говорить – всем своим юным и начитанно–восторженным организмом влюбилась в его музыкой звучащее Чеховское – Антон Палыч – имя, в его спокойный доброжелательный голос, пронизанный будто осязаемыми и нежно–мягкими нотками юмора, в его улыбку, даже в модные квадратные очки в толстой роговой оправе влюбилась. Все в Антоне Павловиче Званцеве для нее сошлось воедино — и образ любимого писателя, и образ настоящего мужчины. Вот же он, Чеховский герой! Настоящий! А еще он тот самый, из разряда принцев на белом коне, образ которого каждая, в общем, юная барышня интерпретирует для себя по–своему, в соответствии с собственными требованиями к этой самой «принцевости». Тут уж, извините, кому как. Кому для нее нужна мужская неземная красота, кому наличие толстого кошелька является объективной необходимостью, а кому, как Тине, важно, чтоб принц на любимого писателя Чехова похож был…
Так и сидела на его лекциях до самого третьего курса, сердцем замирая и ловя каждое слово, так и робела перед ним на экзаменах да зачетах, обливаясь краской смущения. И на все спецкурсы его ходила. Особенно по творчеству Чехова. А однажды даже насмелилась и подошла к нему после лекции, пробормотала, глядя на носки своих стареньких затертых туфель:
— Антон Павлович, извините, но у меня тут курсовая по Чехову… И несколько вопросов есть. Я бы хотела…Но вы заняты, наверное…Если только можно…
— А почему нельзя? — доброжелательно склонился он к ней всем корпусом, пытаясь заглянуть в глаза. — Давайте найдем время. Постараюсь ответить на все ваши вопросы. Подходите–ка вы ко мне завтра! Вечером можете? Только у нас заседание кафедры кончается поздно, в девятом часу уже. Это ничего?
— Ничего, ничего! Я приду! Спасибо! - пятясь и быстро–благодарно кивая головой, пролепетала Тина. Потом развернулась и торопливо пошла по коридору, унося подальше от Антона Палыча вспыхнувшие кумачом смущения щеки да заблестевшие счастьем–любовью глаза.
— Тинка, ты чего это? – догнала ее одногруппница Варя Синицкая, быстроглазая и любопытная пройдоха. — Ты чего, Званцева охмуряешь, да? Ну, ты даешь, девушка…
— И никого я не охмуряю! Бог с тобой, Варька!
— Да я же видела! Стоит вся из себя такая скромница–отличница, глазки долу… Чего, в городе захотелось остаться, да? И правильно. Да ты не стесняйся, Тинка! Это ж понятно все! А он, знаешь, ничего такой… Не сильно и старый, в общем. Сорок лет всего! А главное – не женат!
— Правда? Правда, не женат? А ты откуда знаешь?
— Да мне лаборантка с их кафедры рассказывала – у него жена еще пять лет назад умерла. Он один живет. А три года назад, говорят, еще и отца похоронил. Он у него профессором каким–то известным был…А еще лаборантка говорила, что их тетки ученые с кафедры одно время за ним настоящую охоту устроили, да только все без толку. Ни на кого он так и не позарился. Вроде как кроме Наташи Ростовой да какой–нибудь там Нины Заречной он больше и полюбить–то никого не в состоянии…Да только я думаю, ерунда все это, злобствуют просто. Мужик как мужик! Так что давай, Тинка, дерзай! И рожицу свою перед ним так низко не опускай – она у тебя очень даже симпатичная! Особенно глазюки – так зеленью и светятся, загляденье одно… Я б тебе еще присоветовала юбку покороче надеть, да случай не тот. Хотя и кто его знает… Да и не сумеешь ты так, пожалуй. Так что умищем, умищем бери! Интеллектом его поражай! Искренней заинтересованностью в вопросе, в любви, так сказать, к искусству, как к таковому…Ты сейчас по какому поводу к нему подвалила–то?
— Да по курсовой своей… Вопросы задать хотела…
— О! Самое то, Тинка! Валяй, дави его вопросами! Только побольше искренней заинтересованности выкладывай, поняла? Может, и получится чего…
Уж чего–чего, а этой самой искренней заинтересованности в Тине было даже с избытком. А вот другого чего, на что так открыто намекала Варя Синицкая, в Тине не было совсем. Более того – она и думать даже ни о чем таком никогда бы не осмелилась, а не то что коварные какие планы строить путем использования этой действительно чистой, действительно искренней заинтересованности в вопросе. Не расскажешь же этой Варе, в самом деле, о своем с детства трогательном и святом отношении к музыке Чеховских текстов! Точно ведь засмеет, и не поверит… Ну кого, скажите, еще так за самую душу трогают эти Чеховские маленькие рассказы о людях, претендующих на знание настоящей правды? Рассказы, предостерегающие от душевного человеческого вырождения, от мещанского тупого самодовольства…Никого и не трогают… Нет, все здесь их читают, конечно, и на спецкурсах всяческих изучают, и разбирают героев по косточкам. А только не то, все это – не то! Музыки пронзительных Чеховских текстов все равно по–настоящему не слышит никто. Обидно. А так бы хотелось, чтоб все слышали! Она и Антону Павловичу Званцеву следующим вечером попыталась эту свою мысль–мечту как–то преподнести, чем и вызвала его очень удивленный, очень заинтересованный взгляд в свою сторону. А еще, как ей показалось, взгляд этот был мягкий и слегка насмешливый. Такой, такой именно, как с портрета любимого писателя! Настоящий, чеховский! Она таки не ошиблась… Оттого и смутилась страшно, и покраснела, и замолчала сразу растерянно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});