Анастасия Вербицкая - Дух Времени

Катерина Федоровна словно в землю вросла, так поразили её эти слова.

– Ты?.. Уйдешь?.. Куда ж ты уйдешь?

– К Чернову, конечно… Будет мне терпеть от тебя!.. Это не жизнь! Тюрьма какая-то!.. Я устала так жить… Устала…

У Катерины Федоровны ноги задрожали, и она села. Её схватило за сердце выражение глаз Сони, этот жест, которым она закрыла лицо… Эти неожиданные слова… Этот голос… Она ли не билась всю жизнь, чтобы дать счастие сестре? И её же теперь в чем-то обвиняют?..

– Чего ж тебе недостает? – хрипло спросила она.

– Счастья!

Катерина Федоровна вздрогнула. Слишком много тоски и отчаяния было в этом вопле!.. Она взялась за голову.

– Господи, Боже мой! Подумаешь, я тебе – враг?..

– Нет, ты слишком счастлива сама, чтобы думать о других!.. У тебя есть всё: муж, ребенок, богатство… Какое тебе дело до меня? Ты вообразила, что я, бегая целый день по урокам, должна благословлять судьбу?

Лицо Катерины Федоровны стало сурово.

– Ну, этим меня не разжалобишь! Я сама всю жизнь работала… Скажите, принцесса какая! Гнушается трудом…

– Не гнушаюсь, а не хочу быть несчастна, когда другие рядом блаженствуют!

– Ага!.. Значит, тебе мое счастье помешало? Очень жаль, милая, очень жаль!.. Однако же из-за того, что мне, наконец, жизнь улыбнулась, тебе кидаться на шею первому встречному проходимцу не пристало… Перед тобою целое будущее. Незачем его портить… И компрометировать себя со всякой дрянью…

– Он меня любит! – гордо крикнула Соня.

– Кто???

– Чернов!..

Катерина Федоровна вскочила вне себя.

– Дура… Дура-девчонка! Безмозглая!.. «Любит»… Всякая сволочь ей объясняется в любви, а она рада! Да ты ногой отшвырнуть должна такую гадину, а не выслушивать его признания… «Любит»… Ха!.. Есть ли у него душа-то? Он её давно в кабаках пропил…

– Я не хочу тебя слушать!

Соня повернулась, чтобы уходить. Катерина Федоровна перерезала ей дорогу, схватила её больно, как железными тисками, за кисть руки и с такой силой отшвырнула Соню от двери, что девушка потеряла равновесие и упала на ковер. Голова её стукнулась о кресло, и она заплакала от боли и от обиды.

Катерине Федоровне мигом стало жалко сестру и стыдно за свой порыв. Но она тотчас ещё более озлобилась.

– Не смей со мной такой тон брать! Ты зазналась… Кто я тебе? Забыла, с кем говоришь? Нет, должна слушать… Я тебе добра желаю… Я, глупая, твоей порядочности доверилась… Думала, ты сама себя соблюдать сумеешь, гордость в тебе есть. А ты? Воображаю, что ты летом с ним без меня поделывала! За спиной у больной матери… Бессовестная! Вот постой, я расскажу маме… Она сама этому мерзавцу на дверь покажет…

– Мама знает, что он меня любит, – возразила Соня, сидя на ковре и поправляя разбившуюся прическу.

– Не смей мне говорить об его любви! Слышишь ты?

– Он на мне жениться хочет…

Катерина Федоровна на мгновение лишилась языка. Вдруг кровь с такой силой бросилась ей в голову, что она даже зашаталась.

– Жениться?!! Он?.. На тебе?.. Мерзавец! Да его ноги никогда не будет в моем доме! Так вот ты что затеяла?.. Постой, постой… – Она кинулась вне себя к матери.

Минна Ивановна, взволнованная объяснением, которое она угадывала, вся затряслась, услыхав быстрые шаги старшей дочери. Роман Марлитт[203] соскользнул с её колен, и губы задрожали, когда она увидела гневное лицо Катерины Федоровны и за нею плачущую, растрепанную Соню.

– Мама… Что я слышу?? Неужели вы это знаете?? Неужели вы вместе с Софьей стакнулись, чтоб меня обмануть?

– Что?.. Что такое?..

Минна Ивановна заплакала. «Он хороший! – оскорбленно возразила она. – Неправда!.. Он почтительный мужчина…» И в лице матери Катерина Федоровна узнала все то же ненавистное ей в лице Сони упрямство.

– Мужчина?!! Да разве это мужчина? Это – гадина!.. Мужчины трудятся, семью содержат. А он жил на средства моего мужа… Прихлебателем был…

– Тебе бы только деньги! – перебила Соня презрительно.

– Молчать! (Катерина Федоровна топнула ногой.)

– Я не с тобой говорю, а с матерью… Мама, мама! Да в какую же вы пропасть толкаете дочь? Одумайтесь! Ваше любимое дитя вы бросаете в объятия пьяницы… Потому только, что он подличает перед вами и лижет ваши руки…

Минна Ивановна заплакала ещё сильнее. Катерине Федоровне стало на мгновение страшно за это волнение матери. «Нет! – сказала она себе. – Надо с этим покончить раз навсегда!.. Что делать? Потворствовать – будет преступно…»

– Он не пьяница… Он бросил пить, – расслышала она лепет матери. – Из-за любви к Соне бросил…

Катерина Федоровна всплеснула руками, и лицо её перекосилось.

– Да что же это?!! Чем он обошел вас, что вы ничего не видите?.. «Из-за любви»!.. Да это просто расчет! Один низкий расчет… Он хочет, породнившись с нами, сесть нам на шею… Неужели вы этого не понимаете?

Голова Минны Ивановны вдруг затряслась.

– Молчи!.. Молчи!.. Не смей! – в неописуемом гневе вдруг закричала она. – Ступай! Ступай отсюда!.. Я не хочу тебя слушать! – И она пухлой рукой указывала дочери на дверь.

Белая как мел, стояла неподвижно Катерина Федоровна, в ужасе перед этим гневом матери, которого она никогда не видела, потрясенная до глубины души. «Вы… меня гоните?» – с трудом прошептала она побелевшими губами.

– Ступай! Сту-пай!.. Не по-зво-лю… о…скорб…лять!..

– Вы меня гоните из-за этого негодяя? Так он вам дороже меня?.. Ну, спасибо, мама!.. Спасибо…

Она круто повернулась и пошла, сгорбившись, к двери. Соня видела, что у порога она покачнулась, точно падая. Но удержалась все-таки на ногах и вышла, не оглядываясь.

– Дай… мне… во…ды… – хрипло сказала Соне мать.

Соня оглянулась, и ужас исказил её лицо. Минна Ивановна, багровая до синевы, с прыгавшими губами, держалась за горло, словно её душило. Вдруг глаза её выкатились. Клокочущее дыхание вырвалось из груди вместе с какими-то нечленораздельными звуками. Лицо стало страшное, чужое…

– Со… со… со… со… – расслышала Соня, и её поразил однообразный жест правой руки, сопровождавший этот лепет, меж тем как левая свисла безжизненно, наклоняя за собой все туловище, медленно падавшее с кресла.

В диком ужасе Соня закричала и кинулась бежать. Этот страшный крик расслышали все: и на кухне, где пили чай, и в спальне, где Катерина Федоровна сидела, в оцепенении глядя перед собой.

Когда она вбежала в комнату матери и рухнула на колени перед креслом, Минна Ивановна с перекосившимся лицом и запрокинутой головой уже хрипела, никого не узнавая.

– Мама… Мама… Простите! – вырвался у Катерины Федоровны отчаянный вопль… Но она тотчас овладела собой и послала за первым доктором.

Она ни на секунду не отходила от матери, пока ей ставили пиявки на затылок. Соня же боялась войти к умирающей и рыдала в гостиной.