Татьяна Корсакова - Алое на черном (сборник)

От мысли, что Ксанка, преобразившись в Ангелину, стала девушкой Тучи, во рту вдруг сделалось горько, захотелось курить. Дэн вытащил из кармана сигареты, подошел к настежь распахнутому окну. На аллее в тусклом свете фонарей мелькнула и тут же скрылась из виду тонкая девичья фигурка…

Алекс. Нордическая красавица с иностранным акцентом: беловолосая, кареглазая, никак не подходящая под описание Ксанки. Цвет глаз можно откорректировать линзами, можно даже научиться говорить с акцентом. Но как можно изменить волосы с черных на белые, чтобы не осталось даже намека на прежний цвет? Никак! Даже у рыжей Ангелины видны темные корни, а цвет волос Алекс абсолютно ровный, как у блондинки, решившей подкорректировать оттенок. И это точно не парик, он видел Алекс и с распущенными волосами, и со строгим пучком.

Было и еще кое-что гораздо более важное, раз и навсегда вычеркивающее Алекс из его и без того короткого списка. Когда она обрабатывала его рану, Дэн кое-что заметил: пепельно-серые шерстинки на ее черной водолазке. Точно такими же шерстинками была усыпана его собственная одежда. Волчья шерсть – вот что это было!

Все они, и Леся, и Ангелина, и Алекс, имели свои тайны, но только у Алекс тайны были особенно опасными. Только она одна открыто ему угрожала, только она могла натравить на него волков. Как? Хороший вопрос. Он разберется! Теперь он просто обязан во всем разобраться. Кем бы ни стала за эти годы Ксанка, какую бы маску ни примерила, он все равно ее найдет.

В небо над лесом взметнулся столб зеленого света – еще одно доказательство того, что самая темная ночь наступит очень скоро…

Митя пришел к затону ранехонько, чуть свет. Деду сказал, что отправился на рыбалку, даже удочку с собой прихватил. Если дед и удивился такой внезапной страсти, то виду не подал, спросил только, далеко ли. И Митя соврал, наверное, впервые в жизни. Сам не понял, отчего так вышло, что про затон он даже и не заикнулся.

…Над рекой стелился туман, а вода оказалась молочно-теплой. На затоне Митя был один. Пока один.

Она приходила почти каждое утро. Маленькая, хрупкая, с толстой, туго заплетенной косой. На ходу сбрасывала с себя одежду, все до последнего, с разбегу бросалась в черную воду, ныряла, плескалась, как самая настоящая русалка, а потом еще долго сидела на берегу, всматриваясь во что-то только ей одной видимое на речном дне. А Митя, задыхаясь от стыда, любопытства и еще какого-то жгучего, непонятного чувства, наблюдал за ней из лесу.

Ее звали Машей, и жила она неподалеку в покосившейся избушке вместе с бабкой. Бабка гнала лучший в округе самогон, и у речной избушки вечно толклись макеевские мужики. Эти же мужики собирались у реки после тяжелого трудового дня, пили самогонку, травили байки. Митю особо не привечали, но и не гнали. Может, признавали за своего, а может, боялись дедова гнева. Хотя Митя и без деда себя в обиду не дал бы. К восемнадцати годам он вымахал под два метра ростом и силу имел недюжинную.

Первый раз Митя увидел Машу, когда пришел к старухе за самогоном для дедовых настоек. В отличие от многих, Маша смотрела на него с доброжелательным любопытством. Его уродство не вызывало в ней ни страха, ни омерзения. И к первому, и ко второму Митя уже привык, а вот к тому, как смотрела на него Маша, оказался не готов. В тот раз они не обменялись ни словечком, старуха сунула в руки Мити бутыль самогона и вытолкала за дверь. А через неделю он увидел Машу на затоне и неожиданно для деда полюбил рыбалку…

Сегодня она задерживалась. Появилась, когда Митя уже собирался уходить. Привычно порывисто сбросила одежду, «щучкой» вошла в воду. Митя вытер выступившую на лбу испарину, крепко зажмурился. Это было некрасиво и непорядочно, скорее всего, это было даже подло, но поделать с собой он ничего не мог, к затону его тянула почти такая же неведомая сила, что привязала его к гари. В последний раз – решил Митя и открыл глаза.

Маши нигде не было видно, в черной воде отражалось низкое небо, ее одежда лежала на берегу…

Он не думал о морали, когда, на ходу сбрасывая ботинки и рубаху, скатывался вниз к реке. Он думал лишь о том, что может не успеть и Маша больше никогда не придет купаться на затон…

Он успел, ухватил сначала за косу, затем за руку, потянул со дна наверх, к солнцу и воздуху, вынес на берег, укутал своей рубахой. И все… Что делать дальше, он не знал…

Маша очнулась сама, забилась в кашле, закричала протяжно и испуганно, распахнула глаза. Она рассматривала его долго и внимательно, как будто видела в первый раз, а потом всхлипнула и уткнулась макушкой ему в грудь. От ее мокрых волос пахло ромашкой и липой. Митя затаил дыхание, боясь спугнуть это хрупкое мгновение почти сбывшейся мечты.

– Я хорошо плаваю! – У нее оказался по-детски звонкий голосок. – А тут судорога! Вот здесь. – Она коснулась ладошкой узкой щиколотки. – Больно-больно! И воздух кончился. Я думала – все… А потом ты…

Машины глаза были зеленые-зеленые, как вода затона в солнечный день, и смотрела она на Митю восхищенно, как на героя.

– Если бы не ты, я бы утонула. А мне нельзя, у меня бабка больная. Ей без меня никак… Ты же Митя, да? Знахаря племянник?

Он молча кивнул, заговорить с этой по-детски наивной и не по-детски красивой русалкой не хватало сил.

– У тебя глаза красивые. Синие-синие! Как васильки. – Маша куталась в его рубаху, плечи ее под Митиными ладонями мелко подрагивали.

– Тебе, наверное, нужно одеться? – Митя чувствовал, как заливается краской смущения. – Я отвернусь.

Не дожидаясь ответа, он резко встал, отошел к воде, подставил свежему ветру разгоряченное лицо.

– Ты вымок весь, – послышалось за спиной, совсем близко.

– Не беда! Солнце взойдет – обсохну, – сказал он, не решаясь обернуться.

– А я люблю раннее утро, когда людей еще нет. – Маша, уже полностью одетая, встала рядом. – Знаешь, мне иногда хочется жить в лесу. Вот как ты.

Невысокая, она не доставала ему даже до плеча, смотрела снизу вверх пытливо и требовательно, наверно, ждала, что он ответит.

– Одному не всегда хорошо, – сказал Митя и почти не покривил душой. – Иногда хочется, чтобы рядом был кто-то еще.

– Кто? – С ее косы капала вода, оставляя на сарафане темные дорожки.

– Не знаю. – Он и в самом деле не знал, не мог разобраться с тем, что творилось в душе.