Карен Робардс - Призраки озера

– Угу-у.

– Это все правда, – как завороженная, произнесла Сара. – Значит, и вправду была и кукла, и нутрия, и…

Тихий стук в дверь заставил Оливию сесть: глупо, если ее застанут в такой легкомысленной позе. Сара тоже быстро села рядом и тут же соскочила с кровати, как будто испугавшись, что сделала что-то плохое. На пороге стояла Марта, переводя снисходительный взгляд с одной на другую.

– Девочки, я принесла вам ночные сорочки, – объявила она, указав на одежду, перекинутую через правую руку. – И халаты. И зубные щетки.

– Марта, ты просто чудо. – Оливия поднялась и направилась к ней, чтобы забрать вещи. – Спасибо.

Марта улыбнулась сначала ей, потом Саре:

– Хорошо, что вы снова дома, мисс Оливия. И вы тоже, мисс Сара.

Марта ушла, и Оливия закрыла за ней дверь. Повернувшись к дочери, она увидела, что Сара застыла у кровати с широко распахнутыми глазами.

– Она назвала меня мисс Сара.

– Так здесь принято. Не бери в голову.

Сара наморщила нос.

– Не буду.

– Вот и хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы твоя головка распухла до размеров воздушного шарика. Потому что, если шарик лопнет, твои мозги разлетятся по всем стенам и…

– Это противно!

– Я знаю. – Оливия усмехнулась. Ей хотелось взбодрить девочку, и, похоже, это удалось.

Несколькими минутами позже мать с дочерью, в халатах и с зубными щетками в руках, уже направились через холл в ванную умываться и чистить зубы. Было уже слишком поздно, и для успокоения совести Оливия сказала себе, что ничего не случится, если Сара один раз пропустит обязательную ежедневную ванну. Умывшись, они облачились в одолженные им Мартой ночные сорочки: Сарина была точной копией голубой рубашки без рукавов, которая была на Хлое, только розовая, а вот принадлежность зеленой нейлоновой сорочки длиной до колен, которую надела Оливия, определить не представлялось возможным. Они вернулись обратно в спальню, закрыли дверь, выключили свет и забрались в кровать.

Оливия решила подождать, пока Сара заснет, а затем спуститься в кухню и, если новостей не будет, обзвонить все больницы, пока не найдет ту, в которую отвезли Большого Джона. Наверняка это одна из больниц в Батон-Руж, а их там не так уж и много.

– Прочитай молитву, – велела она Саре, как делала каждый вечер.

За окном продолжали мерцать огоньки, их свет проникал сквозь занавески, разгоняя ночной мрак. Лежа рядом с дочерью, Оливия слушала, как Сара бормочет слова молитвы.

В детстве Оливия читала ту же самую молитву в этой самой комнате. В темноте ей опять стало казаться, будто время повернуло вспять, будто это ее мать лежит рядом с ней, вслушиваясь в ее слова, и на секунду видение стало настолько реальным, что по ее спине пробежал холодок. Вот тебе и «обман памяти».

– Ма-а, ты расстроилась из-за того старика? – спросила Сара, завершив молитву. И снова Оливия усилием воли вернулась в настоящее.

– Я беспокоюсь за него, – ответила Оливия. – Надеюсь, с ним все будет в порядке.

– Я должна помолиться о нем тоже?

– Это было бы очень мило.

– Господи, благослови этого старика, – произнесла Сара, и Оливия не смогла сдержать улыбку.

Секунду Сара молчала, затем проговорила:

– Эта Хлоя – такая неприятная, правда? И мы ей не нравимся.

– Просто она нас не знает. Как только узнает получше, то обязательно полюбит, особенно тебя. Я хочу сказать, нет никаких причин тебя не любить.

– Это правда? – Сара сонно зевнула и плотно прижалась к ней.

– Ну все, тс-с-с. – Оливия поцеловала дочь в щеку.

– Расскажи мне о своем детстве, – попросила Сара, как делала это каждый вечер.

Обычно Оливия начинала рассказ, но сегодня ночью воспоминания казались слишком близкими, слишком реальными.

Настолько реальными, что ей было жутковато… Кроме того, она устала и переволновалась. Да и Сара, должно быть, тоже.

– Уже поздно, малыш. Давай спать.

– Ну, ма-а…

– Спать.

Оливия твердо пресекла все дальнейшие попытки Сары поболтать. Наконец по ровному дыханию дочери она поняла, что та уснула.

Осторожно выскользнув из кровати, Оливия нащупала халат, который Марта оставила для нее, быстро надела его. Затем, без какой бы то ни было причины, подошла к высоким окнам и убедилась, что они плотно закрыты. Раньше она всегда так делала, прежде чем заснуть. Наконец, зажгла ночник у кровати, чтобы, если Сара проснется, она не оказалась в темноте, вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь, и стала спускаться вниз. Беспокойство за Большого Джона, которое она тщательно подавляла, скрывая от дочери, прорвалось наконец наружу, и она чувствовала себя отвратительно, почти до тошноты.

Она страшно боялась, что Большой Джон умрет. И если это случится, в том будет целиком и полностью ее вина.

Она не должна была возвращаться в этот дом.

Глава 8

Войдя на кухню, Оливия увидела там двух женщин в черных форменных платьях и белых передниках. Оливия их не знала, хотя одну заметила раньше в холле, когда та говорила с Мартой. Женщины стояли спиной к Оливии, сосредоточенно полируя губками белые пластиковые столешницы. Один из длинных столов был уставлен пищевыми контейнерами, составленными один поверх другого. Дразнящий пряный запах боудина и гамбо[1] пробивался даже сквозь плотно закрытые крышки, и Оливия догадалась, что прислуга забирает домой остатки угощения.

Кухня была точно такой же, какой осталась в памяти Оливии: огромная, около сорока футов в длину и двадцати в ширину. Последний раз ее перестраивали в пятидесятых годах и после этого лишь время от времени обновляли технику. Когда-то давно на месте кухни были три маленькие комнаты. Сейчас же ее обшитые дубом стены были выкрашены светло-бежевой краской, изготовленные на заказ кухонные шкафы из вишневого дерева заполняли три из четырех стен до самого потолка, на своем месте возвышался массивный холодильник марки «Саб-Зиро» и вполне профессиональная модерновая плита из нержавейки – без сомнения, недавнее приобретение. Массивный, отдраенный до блеска дубовый стол в центре мог принять одновременно до двенадцати едоков. Над ним свисала вековой давности массивная люстра, которую как раз накануне отъезда Оливии переделали в электрическую. Дальнюю стену занимали огромные, до потолка, окна со множеством перекладин, а также дверь, которая выходила на нижнюю галерею, опоясывающую дом. Кремовые шторы с рисунком в виде зеленого плюща были задернуты, не позволяя темноте прокрасться внутрь. Кухню ярко освещали старинные медные светильники, ровесники дома, когда-то масляные, а также приглушенный свет верхней люстры.