Анастасия Вербицкая - Дух Времени

Чернов молчал с полсекунды.

– Это-то ещё воп-прос: кто из нас ей больше вредит?.. Т-ты или я…

«Эка тянет, дьявол!.. Точно в тесте язык у него увяз!..» – раздраженно думал Тобольцев.

– И вообще… Советую на себя огля-нут-ть-ся… Ты сам-м н-не очень осто-ро-жен…

«Видел… Теперь будет из этого выгоду извлекать… Ну, гусь!..»

– Прошу меня не учить! – запальчиво крикнул Тобольцев. – Соня мне не чужая. Если я с ней целуюсь, это я делаю при всех и романов с ней не завожу… А вот ты…

– Что я?

– Да черт тебя знает, что!..

Трость Тобольцева, которой он ударил по краю скамьи, издала такой резкий свист, что Чернов подпрыгнул невольно.

– Если ты не з-заводишь романов с Соней, эт-то ещё не значит, что я их не зза-во-жжу…

– Ого!.. Ты играешь уже в открытую?

– А п-почему бы н-нет?

В этом тоне было что-то, отчего кровь Тобольцева закипела в жилах. Но он молчал, стискивая зубы, давая Чернову высказаться.

– Я тебе ещё зимой говорил-л, что мы… целуемся… Ты почем-му-то не верил-л…

– Та-ак… Для начала недурно… А чем ты намерен кончить?

Чернов небрежно пожал плечами.

– Там будет видно… По всей вероятт-ности… кончим тем-м, что повенчаемся…

– Ну нет! Чертова перечница!! С этого начинают, если хочешь знать… такие лодыри, как ты… когда имеют дело с порядочными девушками…

– Раз-зве? – с вызывающим нахальством раздался вопрос. – Мне помнится, ты сам-м начал-л не с того…

Тобольцев с диким бешенством ударил тростью по вытянутым ногам Чернова. Тот дрыгнул ими и вскочил.

– Ты дер-решь-ся? – задыхаясь от злобы, крикнул он..

– Да, бью!.. И если ты сделаешь ещё хоть один намек, такой же удар хлыстом ты получишь по физиономии!

– Вар-варр!.. Какое варвар-ство все вопрос-сы решать кулаком-м!! Чего ж, впочем-м, ждать от мужика?

Тобольцев зло расхохотался.

– Заруби себе на носу, ты – дворянская косточка. Сони тебе не видать, как ушей своих!

Чернов благоразумно отступил шагов на десять, за раскидистую ель, и изрек оттуда:

– Поглядим-м… Rira bien qui rira le dernier…[198] Что можешь дать Соне ты? Кроме грез, которые дразнят-т и доводят… до безумия? А я под рукой… и всегда… Пусть она тебя любит-т! Она достанется мне. Да! Мне!.. Н-но… Не к чему «стулья ломат-ть…» Я честный человек… и не замедлю женит-ться…

– ещё бы! Сесть на шею семье Тобольцевых на законном основании. Перспектива соблазнительная! Мерзавец! Ты никогда не любил Соню. Ты не способен её любить… Не попадайся мне на дороге теперь!.. Бе-регись!..

Тобольцев быстро пошел домой. А Чернов сел на лавочку и выждал минут десять, пока кровь не перестала бить в виски. Тогда он медленно поднялся и подошел к окну Сони… Осторожно он сделал условный знак: три раза ударил кольцом по стеклу и начал ждать ответа…

Но все молчало в тишине черной июльской ночи.

«Заснула?.. Не может быть!.. Или это влияние Тобольцева? (Он нехорошо усмехнулся.) Не хочет стереть следов его поцелуя?.. Неужели же не выйдет?..»

Он постучал опять громко, с нараставшей злобой.

Ответа не было… Вдруг рядом, в кухне, распахнулась форточка. Испуганное лицо кухарки белым пятном выделилось из тьмы.

– Кто там?.. Мать Пресвятая Богородица!

– Я… Я… Эт-то я! – нетерпеливо крикнул Чернов. – Пустите меня ночевать-ть!.. Меня здесь жулики оберут-т…

Чернов часто ночевал у Минны Ивановны. И все, начиная с хозяйки и кончая кухаркой, были этому рады. Все-таки мужчина в доме… Особенно в эти темные ночи!

Месяц тому назад, оставшись спать в столовой, на полу, где ему стелили сенник, Чернов умолял Соню прийти к нему, когда все заснут… Ночи были холодные. Сидеть в беседке, как они это делали весь июнь, было уже невозможно… Схватишь неизлечимую простуду. И что ей стоит! Пусть накинет капотик! Они поболтают, как друзья… Ему не спится…

Соня недолго колебалась. К поцелуям Чернова она уже привыкла. Это развлекало ее… В сущности, он был очень мил с нею! Разве он позволил себе хоть одну циничную фразу за эти два месяца их встреч? Хоть бы одну дерзкую ласку? Поцелуи его были нежны. Часто какой-то братский оттенок звучал в его голосе когда, гладя её пушистую головку, лежавшую его плече, он шептал: «Милая Соня… Дорогая деточка1» Он привык звать её «деточка» даже в присутствии Минны Ивановны. У него было мягкое сердце, жаждавшее привязанностей и только загрубевшее в омуте бродячей жизни провинциального артиста. Он искренно привязался к этой семье, находя здесь ласку и восхищение даже, действовавшее, как вино, на его израненную душу, уставшую от унижений и обид. Мысль жениться на Соне пришла ему внезапно, и он подолгу останавливался на ней. К чести Чернова, надо прибавить, что вначале никакие корыстные расчеты не руководили им. Они явились уже потом… И даже страсти он сначала не испытывал рядом с Соней. Но эта «дружба», слегка окрашенная флиртом, была необычайно дорога ему. В его жизни это была поэзия. Он тянулся к Соне всей душой, в болезненной жажде счастья… «Любовь чистого существа, непродажной женщины…» – всё то, что он мучительно желал в ту весну, когда произошло сближение Тобольцева с Катериной Федоровной, – всё то, чему он страстно завидовал в судьбе своего друга, осуществилось теперь в его отношениях с Соней. И сейчас он готов был бороться за завоеванные им блага. Он готов был даже низко поклониться ненавистной «Катьке», лишь бы его не лишили насиженного места в этой дорогой ему семье.

Случай изменил все. Оба они с Соней были слишком молоды и полны жизни, чтобы задремавшие на время инстинкты и тоска неудовлетворенности не толкнули их навстречу друг другу. Чернов правильно рассуждал, говоря Тобольцеву: «Она любит тебя. Но что можешь ей дать ты?.. А я под рукою…» Соня была чувственной натурой. Вся её пылкая страсть к Тобольцеву, все её гордые мечты принадлежать только ему, дождаться его охлаждения к жене, – разбивались о предательские ловушки её темперамента, её тоски… А ночи были так волшебны! А соловьи так дивно пели! И безумно было жаль молодости, которая угасала в бесплодных порывах!..

Она и сама не заметила своего сближения с Черновым, Он шаг за шагом, робко лаская её и искренно увлекаясь, шел к неизбежному. А Соня в острых чувствах стыда, страха и желания создавала себе пряные привычки; удовлетворяла если не потребность счастья, то жажду сильных ощущений.

Когда она, робея, но сгорая любопытством, пришла к нему в столовую в первый раз «поболтать», он начал молча целовать и ласкать ее. Они ни о чем не говорили. Она боялась протестовать, потому что мать спала рядом. На этот раз близость Сони и необычайная обстановка опьянили Чернова. А его страстный порыв околдовал девушку.

Она ещё не отдалась ему, но эта минута была близка.