Мэри Брэддон - До горького конца

— Сэр Френсис и Губерт Вальгрев были похожи друг на друга, но не так сильно, как вам кажется.

— Принесите свечу, взгляните на миниатюрный портрет, — сказал Редмайн.

Управляющий зажег лампу, висевшую над конторкой. Редмайн молча протянул ему открытый медальон.

— Да, — сказал Джон Ворт, — это портрет Губерта Вальгрева. Он представлен здесь красивее, чем был на самом деле, и лет на десять моложе, но сходство тем не менее большое.

— Так это его портрет? — воскликнул Редмайн со сдержанным волнением. — Портрет человека, который лежит убитый в Клеведоне?

— Да, — отвечал управляющий с нетерпением. — Сколько раз повторял я вам одно и то же.

— Господь справедлив! — воскликнул Редмайн. — Я убил кого следует!

— Вы убили? — воскликнул пораженный Ворт, глядя с невыразимым ужасом на торжествующее лицо фермера. — Вы убили его? Вы убийца. Нет, вы сошли с ума, Рик Редмайн.

— Нет, Джон, я не сумасшедший. Я вполне владел собою, когда выстрелил. Я собирался убить его с тех самых пор, как вернулся из Австралии.

— Не говорите этого ради Бога. Вы, Ричард Редмайн, человек, которого мы все любили и уважали, вы сознаетесь в безумном убийстве?

— Нет, не в безумном убийстве. Я сказал вам, что давно собирался убить его. Разве можно было искупить каким-нибудь другим способом зло, которое он причинил мне? Если б я вызвал его на дуэль, разве он принял бы мой вызов? Повторяю, что я не знал другого способа рассчитаться с ним. Я обязан был убить его.

Джон Ворт посмотрел на него с минуту, кусая ногти в безмолвном удивлении. Спокойствие и самообладание Редмайна и убеждение, с которым он говорил, поражали его сильнее, чем самое преступление.

— Более милостивый! — воскликнул он наконец. — Что вы сделали, Рик Редмайн!

— Убил человека, который убил мою дочь. Вы называете это убийством, а я — справедливым наказанием.

— Но почему вы уверены, что он человек, с которым бежала Грация.

— Почему я уверен! Разве не он прислал ей свой портрет? Разве не он был единственный человек, имевший возможность сблизиться с ней? Он жил в моем доме больше месяца, он был единственный джентльмен, которого она знала. Слушайте, Ворт, вы были некогда моим другом, скажите по совести, неужели вы не уверены, что этот человек был соблазнителем моей дочери?

— Я в этом вполне уверен, — отвечал управляющий с жаром. И, подумав с минуту, продолжал:

— Он умер, и теперь это ему не повредит. Вы уже сделали худшее. Если б он был жив, я ни за какие блага в мире не выдал бы его. Я заподозрил его в том, что он увез Грацию, и сказал это ему прямо. Он отверг обвинение, но я ему не поверил. Никто, кроме его, не мог это сделать. Она была не такая девушка, чтобы любить двоих сразу, а я видел ее однажды вдвоем с ним в Клеведоне. Но он был такой степенный человек, и мне казалось, что на него можно положиться. Я знал его с детства и никогда не замечал за ним ничего дурного и в жизни его были обстоятельства, возбуждавшие во мне сожаление к нему. Клянусь моею душою, Рик, я не мог сожалеть сильнее, чем теперь, о случившемся, если бы Грация была моею дочерью. Но, милый друг, скажите ради Бога, ведь вы говорили не серьезно, когда назвали себя убийцей? Не может быть, чтоб это вы выстрелили из ружья Джозефа Флуда вчера ночью? И как могло попасть в ваши руки его ружье?

— Джозеф бродил с ним по парку вчера вечером. Мне пришло в голову, что он замышляет что-нибудь недоброе, и я последовал за ним и видел, как он спрятал свое ружье возле беседки. Оно было у меня под рукой, когда я увидел этого человека при полном лунном освещении. Сам дьявол подсунул мне это ружье.

— Вы были не в своем уме, когда это сделали?

— Нет, я был в полном рассудке. Моя расправа, может быть, жестока, но я считал ее справедливою.

Мистер Ворт вздохнул и опустился на стул в мрачном отчаянии.

— Для чего вы пришли сообщить это мне, Ричард Редмайн? — спросил он. — В какое положение вы меня поставили? Бедный молодой человек страдает невинно. Мой долг выдать вас.

— Исполните ваш долг, — сказал Редмайн спокойно. — Я пришел сюда для того, чтобы выдать себя правосудию.

— Да? И вы знаете, что вас ожидает? Медстонская тюрьма в течение шести следующих недель, потом суд и смерть на виселице. О Рик, Рик, подумать, что человек из вашего рода дошел до такого конца!

Ричард Редмайн пожал плечами с наружным равнодушием, но с подавленным вздохом.

— Что делать, — сказал он. — Бог свидетель, что я заботился о чести своего имени. Когда я запутался в долгах, я чувствовал себя как на горячих углях, потому что ни один Редмайн не имел таких долгов, которых не мог уплатить. Я смыл это пятно тяжелым трудом. Но я почти уверен, что когда я умру, свет перетолкует в дурную сторону и этот поступок. Я не раскаиваюсь, Джон Ворт, в том, что убил его. Я очень жалел и готов был разбить себе голову, когда я думал, что убил невинного, но клянусь Небом, которое надо мною, я не раскаиваюсь, что убил соблазнителя моей дочери.

— Какая же у вас огрубевшая совесть, Редмайн!

— Не знаю, какова моя совесть, но знаю что я ожесточал сердце против этого человека в течение трех последних лет, и не мог поступить с ним иначе, когда пришло время. Я долго искал его, но все мои старания были неудачны, и я решился ждать, надеясь, что Провидение сведет его со мною. Мир недостаточно обширен, чтобы человек мог скрыться от справедливой мести своего врага. Я ждал спокойно и не расставался с надеждой встретиться с ним прежде, чем умру. И когда случай наконец свел меня с ним, как должен был я поступить, по вашему мнению? — спросил он с саркастическою улыбкой. — Учтиво сказать ему, кто я, и попросить его извиниться в том, что он разбил сердце моей дочери? Нет. Я часто мечтал о нашей встрече, и все мои мечты были окрашены кровью. Я часто воображал свои руки на его горле и видел, как лицо его темнело по мере того, как я сжимал их.

— Вы раздували вашу ненависть, пока она не превратилась в мономанию, Ричард. Мне кажется, что вы были не в полном рассудке, когда это сделали.

— Нет, я был в полном рассудке и готов ответить за мой поступок перед Богом и людьми.

— Не надейтесь оправдать свой грех перед Богом, Ричард, но старайтесь заслужить Его прощение. Я не имею намерения читать вам наставление. Ваше положение так тяжело, что едва ли когда-нибудь был человек более вас достойный сожаления. Я хочу только сказать, что вы не должны обременять гордостью ожесточенного сердца. Не благоразумнее ли признать себя грешником?

— Об этом еще будет время подумать, — отвечал Редмайн небрежно. — Надо освободить поскорее молодого человека, который сидит за меня в тюрьме.