Людмила Зарецкая - Мой любимый сфинкс

По обе стороны дороги стояли аккуратно побеленные до середины ствола ясени, давшие название поселку. Заборы – не покосившиеся, все одинаковые, сбитые из ровных деревянных реек, – были покрашены в веселый желтый цвет. Почти на всех домах имелись тарелки спутникового телевидения. За левым окном автомобиля взору Златы открылась церковь. Не старинная, полуразрушенная, привычная глазу в российской глубинке, а новенькая, с колокольней, часовенкой неподалеку и достаточно большой территорией, обнесенной кованой оградой.

– Что это? – пробормотала Злата. – Здесь не может быть такой церкви.

– Почему? – насмешливо спросил ее человек, сидящий рядом, за рулем большой, ни на что не похожей машины.

– Ну, это же обычная маленькая деревня. Не райцентр даже.

– А для того, чтобы разговаривать с богом, надо жить в райцентре? – Насмешка в голосе не проходила, и Злате захотелось провалиться сквозь землю. Она не любила, когда над ней смеются. – Не напрягайтесь так. Все просто. Эту церковь построил я. Это мой родной поселок. Я тут родился и вырос. Поэтому и стараюсь теперь поддерживать тут все в человеческом состоянии.

– То есть тротуары и заборы тоже ваших рук дело? – догадалась Злата.

– Не совсем рук. Но в общем и целом – да, моих.

– А еще что вы тут обустроили?

Аржанов усмехнулся. Она была довольно сообразительная, эта девица.

– Спортивный комплекс: открытую баскетбольную площадку, ледовый корт, крытый спортивный зал. Новую школу, но это мы уже вместе с губернатором справили. Я ему всю плешь проел, поэтому он на здание средства из областного бюджета выделил, а я все оборудование закупил. Теперь это единственная в районе цифровая школа. С вай-фаем во всех кабинетах.

Здание школы появилось за окошком справа – трехэтажное, из белого кирпича, с красной крышей и большой пристройкой.

– Бассейн, – коротко прокомментировал Аржанов, заметив немой вопрос Златы.

Свернув с центральной улицы, они оказались перед большим зданием, обшитым облицовочными панелями.

– «Ясеневский лесопромышленный комплекс. Центральный офис», – прочитала Злата на табличке у входа.

– Вы действительно со мной пойдете? – спросил Аржанов. – Можете в парке посидеть, это вон там, напротив. Но если не передумали, то проходите, я вас кофе напою.

– Не передумала. Если честно, мне очень интересно, – призналась Злата.

Он пожал плечами:

– Ну, раз интересно, то проходите. В этом здании у нас контора, а в соседнем – амбулатория. Мы и стоматологический кабинет обустроили, и лабораторию, чтобы людям не надо было в райцентр ездить, раз в неделю из ЦРБ узкие специалисты приезжают, прием кардиолога, гинеколога, хирурга. Все тут, в Ясеневке. А уж если что экстренное случается, то машина дежурная на предприятии есть, сразу в больницу увозит.

– Это только работников касается? – полюбопытствовала Злата.

– Да у нас, почитай, весь поселок либо работники, либо члены их семей, – ответил Аржанов. – Поэтому всем помогаем.

– Неужели все у вас работают? Как патриотично! – Злата не удержалась от мелкой шпильки.

– Патриотизм тут ни при чем. Просто все производства в поселке принадлежат мне. И лесное, и молочное, и мясное. Платим мы нормально. Даем ссуды, чтобы люди строиться могли. Детей на учебу отправляем, стипендии платим.

– Вы тут, наверное, царь и бог. – Она продолжала язвить, хотя и сама не понимала почему.

– Хотите спросить, любят ли меня? Нет, не любят. Во‑первых, человек я довольно жесткий. Пьянства не прощаю, прогулов не допускаю, требую за каждый заработанный рубль, спуску не даю, халяву не поощряю, воровство тоже.

– А во‑вторых?

– А во‑вторых, зависть – тяжелое чувство. Ее не все победить могут. Я ведь действительно тут родился и вырос. У всего поселка на глазах. Нас у родителей четверо было. Я старший. Отец пил страшно, не работал. В нищете мы жили в беспросветной.

Мама то беременная, то кормящая. Отец ее бил смертным боем, пока я не подрос и вмешиваться не начал. Она болела сильно. От голода, ведь любой кусок лишний нам совала, от авитаминоза постоянного. А когда мне двенадцать лет было, мама вообще умерла. От подпольного аборта. Не хотела дальше нищету плодить и кровью истекла.

Отец совсем просыхать перестал. И все хозяйство на мне оказалось. Корову доил, свиней кормил. За огородом смотрел. Полы мыл, печь топил. Братья тоже на мне были. Покормить, в бане вымыть. Мечтал, чтобы отец пьяный в сугробе замерз и нас бы в детдом отдали.

Меня в деревне кто жалел, кто подкармливал, кто пинка давал на улице. А теперь я, беспризорник, всей деревней заправляю. Зарплату плачу, жизнь вокруг обустраиваю. Не все с этим смириться могут. Потому и не любят.

У Златы от его рассказа закружилась голова. Она представила двенадцатилетнего пацаненка, уворачивающегося от кулаков пьяного отца, шмыгающего вечно простуженным носом, доящего корову и скучающего по материнской ласке, и слезы навернулись на глаза.

– У‑у‑у‑у, какие мы сентиментальные. – В голосе Аржанова снова послышалась насмешка. – Вы меня особо-то не жалейте, девушка. Я уже вырос, и жалеть меня довольно сложно. Проходите в кабинет, вон кресло удобное, садитесь туда. Оля, кофе нам сделай, пожалуйста.

Секретарша с аккуратной гладкой прической чуть ревниво посмотрела на Злату, кинула любопытный взгляд на ее фирменный льняной сарафанчик и послушно кивнула:

– Сейчас, Александр Федорович.

Кофе она принесла на мельхиоровом подносе, покрытом кипенно-белой накрахмаленной салфеткой. В мельхиоровой же сахарнице лежал модный коричневый тростниковый сахар. На блюдечке под другой салфеткой обустроились слойки с яблоком и корицей. В маленьком молочнике переливались матовые сливки. Все было вкусно, до невозможности красиво и никак не вязалось с поселковой действительностью.

Воспользовавшись тем, что хозяин этого стильного, со вкусом обставленного кабинета не обращает на нее никакого внимания, Злата скинула босоножки и залезла в широкое кожаное кресло с ногами. Прихлебывая кофе, она рассматривала кабинет и, исподтишка, его владельца. Он читал бумаги, смешно шевеля губами и решительно морща лоб.

– Ч‑черт знает что такое, – пробормотал он минут через пятнадцать.

– Проблемы? – светским тоном осведомилась Злата. Слойки она уже съела, кофе выпила, кабинет и его хозяина рассмотрела всласть, поэтому ей потихоньку становилось скучно.

– Да договор. Что-то в нем не то, а вот что именно – никак не пойму. Вроде гладко все, а цепляет что-то. Неуловимое. А я, когда чего-то не понимаю, злюсь. Такая вот особенность характера.