Вадим Бабенко - Простая Душа

«Погоди, погоди, – зачастила она взволнованно, – а если я не хочу? Я, быть может, теперь тебя презираю, ты что позволяешь себе вообще?..» – но Тимофей шагал широко, подгоняя ее нетерпеливыми жестами, и ей ничего не оставалось, как семенить следом. «Нет, я так не могу, – жаловалась она ему в спину. – Ты ж меня даже не спросил. Я с тобой уже рассталась навсегда, ты что, не понимаешь? Да стой же!» – топнула она ногой, замерев на месте, и только тогда Царьков остановился и обернулся к ней.

Секунду или две он пытливо смотрел ей в лицо, потом вновь ухмыльнулся и проговорил лукаво: – «Зря волнуешься, билетов больше нет – мне Нинка-администраторша последние отдала, и то только в плацкартный. Ты без меня все равно не уедешь, а следующий поезд аж в семь утра. Смирись уж с судьбой и не отставай – нам на третью, это еще вверх по мосту».

Лиза хотела ответить что-то, но он уже вновь шагал вперед, прокладывая путь в толпе. «Вот чокнутый!» – воскликнула она и поспешила за ним. Они выбрались на перрон и, вместе с другими пассажирами, стали подниматься по крутой железной лестнице. У Елизаветы скоро перехватило дыхание – и от подъема, и от внезапно нахлынувших чувств. «Да подожди ты, я сейчас заплачу, – бормотала она Царькову вслед, зная, что он ее не слышит. – Ты ж меня бросил уже, ты что, опять? Ну откуда, откуда ты здесь взялся?»

Металл дрожал от множества ног. Внизу гудели локомотивы, перекликались обходчики, лязгали сцепки вагонов. «А я тебя вычислил, я ж человек действия, – кричал Тимофей, почти уже перейдя на бег. – Так и думал, что до завтра не дотерпишь. Два часа назад Соньке звонил, она сказала – еще не было, мол, тебя с ключами. Ну ясно, думаю, на Оренбургский помчится – и сыграл на опережение, как говорят… Осторожно, нам сюда, вниз. Ступеньки тут гнутые, не споткнись».

«Нет, ну как же?.. – всплеснула Лиза руками, помедлила мгновение и стала спускаться вниз за Царьковым. – Ты все же негодяй, так бы и треснула тебе! Давай, сумку сама понесу, у тебя уже наверное плечо отваливается».

Тимофей, не обращая на нее внимания, ловко сбежал с лестницы, вышел на платформу и осмотрелся. «Наш там, девятнадцатый, – махнул он рукой. – Сейчас уже подойдет».

Они быстро пошли в указанную им сторону, но тут из динамиков раздалась мелодичная трель, после чего женский голос возвестил с некоторым кокетством: «Поезд Оренбург-Москва, в связи с опозданием, прибывает на первый путь. Будьте внимательны… Прибывает на первый путь… В связи с опозданием, стоянка поезда сокращена. Будьте внимательны… Сокращена».

Царьков резко остановился, вытер пот со лба и расхохотался: – «Нет, ну ты представь!»

«Что, опоздали? – спросила Лиза тревожно. – Неужели не успеем – а если бегом?» – Сердце ее сжалось: что-то рушилось опять, не успев даже принять отчетливой формы.

«Успеем, не дрейфь, – Тимофей перехватил ее сумку другой рукой и вновь потрусил к лестнице, скомандовав: – За мной!»

Елизавета почувствовала вдруг невиданный прилив сил. Хаос был всеобъемлющ, но в нем забрезжило нечто устойчивое, нечужое. Пусть не точка опоры, пусть ивовая ветка, но за нее можно было уцепиться, и в этом был шанс. «На первый путь, на первый путь», – повторяла она про себя и семенила вверх по ступенькам рядом с пыхтящим Царьковым, все порываясь помочь ему с поклажей, которой он наотрез отказывался делиться.

«Сбежишь еще, невеста, – посмеивался он при этом. – Так уж надежней, а то я тебя знаю».

«Ты сам хотел сбежать, – кричала она, сверкая глазами. – Ты от меня отказался – опять, опять!»

«Так, да не так, – приговаривал Тимофей. – Кто ж от тебя в здравом уме откажется?»

«Снова твой план коварный, и все против нас!» – оборачивалась она к нему.

«Вообще, мои планы очень хитры. Но с тобой я больше хитрить не буду, – бормотал он, топая по железу. – Здесь левей, левей – обгоняй…»

Вместе с ними по гудящей лестнице торопливо взбирались прочие, обманутые расписанием, опоздавшим поездом и кокетливой дикторшей из динамика. Со всех сторон раздавались кряхтение и ругательства, мелькали громоздкие баулы, что-то вопили перекошенные рты. Переселение народов, – мельком подумала Бестужева. – Очередь в Ноев ковчег. Неужели не успеем?..

«И еще я понял, – говорил ей Царьков, задыхаясь, – я понял: больше тебя не боюсь. Раньше побаивался, это было, а теперь – нет, извини. Понял и решил: едем вместе!»

«Так вот зачем ты притащил меня в этот город! – воскликнула Лиза. – А жить ты где собираешься, у меня?»

«Зачем у тебя, – пробасил он обиженно. – Найдутся места – переждать да отсидеться. А к тебе я в гости напрошусь, с цветами».

«С розами?» – рассмеялась Елизавета, но он уже не слышал ее за шумом вокруг. «Ишь, не боится», – пробормотала она в пространство и стала спускаться за ним к полотну первого пути, где поджидал темно-синий состав.

«Туда, туда, – покрикивал Тимофей. – Если тронется, лезь в любую дверь».

«Хорошо!» – кричала она в ответ, оглядываясь заполошно и силясь разобрать номера вагонов. Рядом сновали взмыленные люди, кто-то больно задел чемоданом ей по колену, но она не обращала внимания ни на что, пытаясь только не потерять из вида спину Тимофея и не споткнуться на неровном асфальте, по которому они бежали уже казалось целую вечность.

Потом вдруг все стихло, будто разом исчезли звуки. Они сидели на нижней полке плацкартного девятнадцатого и молча смотрели на отплывающий перрон. Там стало почти безлюдно, лишь стояли охранники в черных рубашках, да мужчина лет пятидесяти с детским лицом и совершенно безумными глазами брел за поездом, махая кому-то рукой.

«Меня вечером будто тряхнуло током: нагнетается, нагнетается, – пробормотал Царьков, провожая его взглядом. – Я подумал сначала: катастрофа или что? Наводнение, может, или город проваливается под землю? А потом понял – вот оно, сходится одно к одному, и сразу решил: еду с тобой! А волчары здешние еще у меня попляшут…»

Лиза молчала, лишь стискивала его ладонь, больно впиваясь ногтями. Весь вагон спал, беспокойно дыша, и только напротив, на аккуратно застеленной постели, сидел какой-то человек. «Хотите коньяку, молодые люди?» – спросил он вдруг, не отворачиваясь от окна. «Да», – откликнулись они в один голос, и тогда он щелкнул тумблером ночника, и стало видно, что у него на щеке есть шрам – почти такой же, как у Николая Крамского.

Потом они втроем пили коньяк, заедая его горьким шоколадом. Ночник был выключен, от человека напротив остался чуть заметный профиль. Он по-прежнему не глядел на Тимофея с Лизой, хоть за стеклом уже ничего нельзя было различить. Лишь проносились редкие огни, да зарево Сиволдайска, удалявшегося прочь, медленно угасало у горизонта. Тьма вступила в свои права, и ночь царила, и рождались сны, но видели их далеко не все.