Татьяна Устинова - Близкие люди

Чернов длинно присвистнул.

– С топором, значит? – переспросил он Леонида Гаврилина. – К воротам? Ночью? Твою мать!..

– Я не хотел! – припадочно закричал Леонид Гаврилин. – Я не хотел!!! Я говорил, что не пойду, не смогу!!! А она сказала, что все равно меня найдет! Заставит! За волосы к воротам приволочет!!!

Он вдруг сполз со стула прямо к ногам своего спутника, зарыдал так отчаянно и громко, что Павел Степанов всерьез перепугался.

– Черный, дай воды! Да перестань ты рыдать, нас тут смотри сколько, мы твою сатанистку и близко не подпустим! Черный, дай, блин, воды!

– Воды ему еще! – пробормотал здоровяк презрительно и сильно дернул рыдающего Леонида Гаврилина за волосы. – Хватит, Ленька, кончай вопить! Ну!

Леонид Гаврилин утих на удивление быстро, с пола поднялся самостоятельно и, пошарив трясущейся рукой, вернул себя на стул.

– А ведь электрик! – тоном человека, который огорчается из-за того, что потерял почти новые рукавицы, сказал Виталий. – Сто раз говорил, бросай пить, приходи ко мне, я тебе платить буду, жить станешь как человек!.. Да что говорить!

И он махнул здоровенной натруженной ручищей.

– Спасибо, мужики, что предупредили, – проговорил Степан негромко, – ну. Черный? Что делать станем?

– В милицию звонить, – буркнул Чернов, – по-моему, самое время настало.

– Оно, конечно, может, и настало, – согласился от двери никем ранее не примеченный капитан Никоненко, – только вполне можно и не звонить. Милиция уже прибыла.

В полном соответствии с планом Чернов уехал, как только начало смеркаться. Никоненко отбыл еще раньше, так что если кто и наблюдал за объектом, должен был удостовериться, что к ночи Степан остался в конторе один.

Он лежал на продавленном, воняющем чем-то кислым диване, курил, смотрел в дощатый потолок, на котором от уличного фонаря лежали косые синие тени, и вяло думал о том, что сейчас вот-вот все закончится.

Все закончится, он поднимется с проклятого дивана, впившегося в бока всеми пружинами, и поедет домой к Ингеборге.

Конечно, она не поняла из его объяснений, почему он так и не приедет сегодня ночевать, и, кажется, даже рассердилась, по крайней мере, акцент четко проступил в ее обычно такой правильной речи.

Степан улыбнулся, щурясь на дым, который в мертвенном уличном свете висел как привидение.

Все закончится, он перестанет мучиться над проклятыми загадками, навалившимися на него в последнее время, и сделает Ингеборге предложение.

Классическое предложение руки и сердца – с бриллиантовым кольцом, с букетом белых роз и двухнедельным пребыванием в номере для молодоженов в лучшем отеле Ниццы.

Нет, это как-то уж слишком пошло.

Пусть будет кольцо – женщины любят бриллианты. Хотя что он знает о женщинах?!

Пусть будут розы. И еще шампанское. Настоящее, французское, с белой печатью, замороженное в серебряном ведерке. Интересно, где он возьмет серебряное ведерко? В его хозяйстве такого отродясь не было.

И – хрен с ним! – пусть будет номер для молодоженов в Ницце. Или лучше на Мальте. Он был на Мальте год или два назад, и ему там очень понравилось. А куда они денут Ивана?

В номере для молодоженов предусмотрено детское отделение или предполагается, что у молодоженов нет детей?

А может, она еще и не согласится. Скорее всего она не согласится. Они провели вместе полдня и одну ночь, с чего он взял, что теперь она согласится выйти за него замуж?!

Он уговорит ее. Или Иван уговорит. Иван кого хочешь уговорит, когда ему нужно.

Степан усмехнулся и потушил сигарету в переполненной пепельнице. И закурил следующую. Так ему до утра никаких сигарет не хватит.

С крыши мерно капала вода – тепло возвращалось, и снег медленно, но верно отступал. К утру от него ничего не останется.

Интересно, что останется к утру от него самого?

Негромкий шум иностранной машины надвинулся на него, когда курить он уже не мог и глаза слипались неудержимо, но он твердо знал, что не должен и не будет спать. Он моментально проснулся и приподнялся на локтях на продавленном вонючем диване.

Так и есть. Урчание двигателя замерло довольно далеко, должно быть, у самых ворот, и больше не возобновилось.

Тот человек решил, что к конторе ему лучше подойти пешком. Без шума. Степан вслушивался в глухоту весенней ночи за окнами так отчаянно, что у него зазвенело в ушах и даже где-то глубже, внутри головы. Он был уверен – знал совершенно точно, – что тот человек уже здесь и теперь просто выжидает. Присматривается, Хочет удостовериться, что все идет так, как он задумал.

Степану отчаянно захотелось сесть. Лежа на спине, он чувствовал себя открытым и беззащитным, как глупый плюшевый медведь на книжной полке его сына. Но он не мог себе позволить сделать лишнее движение.

Скрипнул мокрый песок. Человек приближался. Очевидно, ничего подозрительного он не заметил, а может, в машине остался второй, готовый в случае чего прийти на помощь.

Степан глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

Заскрипели ступеньки шаткой лесенки, открылась и закрылась дверь – они никогда ее не запирали, если кто-то из них оставался ночевать в конторе.

Шаги в “предбаннике”, полоска вспыхнувшего желтого света, очевидно, от фонаря, всхлип внутренней дверцы, секунда тишины, и Степан нажал кнопку выключателя в изголовье.

Обрушившийся сверху яростный свет ослепил и его, и вошедшего, но Степан первым пришел в себя.

– Здорово, Эдик, – сказал он Белову, – что так поздно?

Я тебя раньше ждал!

– Ну, собственно, это ничего не меняет, то, что ты догадался. Я всегда знал, что ты вовсе не так глуп. Медлителен малость, но не глуп. Но ты догадался слишком поздно, Паша.

Кстати, можно узнать, каким образом?

– Можно, – согласился Степан, – только ты мне сначала скажи, с чего все началось-то? И кто все задумал? Ты? Или?..

– Леночка, конечно, – усмехнувшись, сказал Белов, – когда эта скотина Муркин решил, что нас он тоже может шантажировать – ну, раз я сплю с твоей бывшей женой и так далее. Леночка решила, что, убрав его, можно провернуть блестящую комбинацию, в конце которой мы получим то, что нам обоим так хотелось получить, – твой труп.

– А зачем вам мой труп? – спросил Степан с искренним интересом. Он продолжал лежать на спине, закинув за голову правую руку, а Белов задумчиво покачивал пистолетом перед самым его животом.

– Паш, контору унаследовал бы твой сын. Леля унаследовала бы твоего сына, все равно его больше некуда девать, и я получил бы твое место. Отличное место, уже нагретое, приработанное, раскрученное. Что тут непонятного? Твоим замом я бы оставался до конца жизни, своей смертью ты бы помер еще не скоро, а так я буду хозяин. Кстати, гораздо лучший, чем ты!