Вадим Бабенко - Простая Душа

«Кому-то здесь дышится легко, а я задыхаюсь», – сказала Елизавета, поморщившись, и Астахов глянул удивленно, вспомнив свою утреннюю прогулку.

«Как они здесь живут – все, все, все?!» – воскликнула она в сердцах.

Мысли ее замелькали и засуетились, она забыла на время и об Астахове, и обо всех вокруг. Перед глазами пронеслись цветным вихрем события невозможной недели, которых хватило бы на годы обыденной, спокойной жизни. Филер, зыбкий как тень, локоны парика и мефистофельский плащ, наглый лжец Тимофей и его кольцо, гангстеры, пистолеты и плен, алые пятна на кухонных стенах… Большего было уже не вместить – ни любовника, ни опасностей, ни переживаний.

Машке расскажу – не поверит, – мрачно подумала Лиза. – Или скорее от зависти умрет. А я не пойму: все это длилось, длилось – и что толку?

Нужно было брать себя в руки. «Ты на меня не обижайся, – повернулась она к Николаю, будто бы не замечая Андрея Федоровича и его выжидательного взгляда. – Я и сама такая же – вся в сомнениях, но будто знаю за каждого наперед. Мы с тобой почти близнецы, но у нас ведь нет общей цели».

«Общей цели?» – удивленно переспросил Андрей, вмешиваясь в разговор.

«Ну да, – отмахнулась Лиза, – это тоже из жениховского лексикона. Романтика из глубинки – ты с ней не знаком? – Она повертела головой, спросила умоляюще: – Ну когда же, когда вернется музыка? – и подвинула Крамскому свою рюмку: – Вод-дки!»

Тот послушно налил ей и всем остальным. Елизавета отпила глоток, и ей стало лучше. «Ну все, хватит о сложном, – заявила она безапелляционно. – Пока песен нет, будем читать стихи. Например, ты, господин писатель. Например – твои собственные, самые-самые».

«Я не пишу стихов, – развел Астахов руками. – Есть наброски, которые похожи, но, все равно, это скорей проза…»

«Ах, просим, просим, не ломайся», – перебила его Лиза и вновь стала глядеть в упор, подперев подбородок ладонями.

«Ну ладно», – сказал Андрей с сомнением. Потом пожал плечами, вздохнул: – «К примеру, вот это…» – и стал читать неторопливо и глуховато:

Я швырнул горсть бисера на грязный пол.

Потом одумался и вызвал служанок.

Они ползали на коленях, собирая бусины в жестяной таз.

Зная, что я пересчитаю все до одной.

Я больше не повторяю ошибок, твердил я сам себе.

И смотрел на их бедра и толстые икры.

Я был волен взять прямо тут все, что хочу.

Тут, в хлеву, полном дурных звуков.

С какой-то из них я б даже мог быть нежен.

Но ее не отличишь вот так, со спины.

«А ты талантливый, – сказала Лиза серьезно, когда он закончил, – талантливый и, наверняка, жуткий эгоист. Но до меня, эгоистки, тебе далеко».

Она обвела всех глазами и улыбнулась надменнейшей из улыбок. Кое-что было пока еще в ее власти. Она знала – это ненадолго – и пользовалась моментом, вытребованным у прижимистого мира.

«Горсть бисера на грязный пол…» – пронеслось в голове. Она спросила громко: – «О чем вы говорили, о предназначении? – и заявила, глядя в глаза Астахову: – Это жуткая тоска! Ты вот выполнишь предназначение, перенесешь донесение от одной высшей силы к другой и станешь больше не нужен. А я буду нужна всегда, я – Венера, мой камень – бриллиант. И устроена я нехитро, во мне даже нет батареек, потому всем нужно лишь мое тело. А я зато не помню – ни о ком, ни о ком… Вот они, пришли!»

На сцене вновь появились музыканты, к которым теперь добавились две девушки в коротких юбках. Зал захлопал и заулюлюкал, послышались крики: «Давай, Маруся, жарь!»

«Ах, – произнесла Бестужева с чувством, закидывая руки за голову. – Зачем они, все ваши сложности? Я не знаю, чего я хочу; я почти пьяна, и мне это нравится. Пусть теперь будет танец – что еще нужно для счастья?»

«Провожал ты меня из тенистого сада, вдруг взяла тебя нервенная дрожь…» – грянул оркестр с эстрады.

«Оп-пааа!» – заорал кто-то неподалеку.

Народ со всех сторон повалил к танцплощадке. Елизавета посидела минуту с мечтательным, отсутствующим выражением на лице, потом вздохнула: – «Ну, это просто ностальгический экстаз», – и выскользнула из-за стола, ловя на себе алчные взгляды. Каждый из этих тоже считает, что он тут главный «Царь», – подумала она по пути, мельком глянув по сторонам, и еще расправила плечи. Почему-то ей опять захотелось поплакать, но она знала, что ни за что себе этого не позволит.

У эстрады она выхватила острым глазом в толпе колышущихся, вихляющихся тел хрупкую девочку с голым животом, молниеносно оказалась с ней рядом и чуть подтолкнула плечом: – «Подвинься, ангелочек». Та ощерилась было, но, встретив ласковый Лизин взгляд, нерешительно улыбнулась в ответ и развернулась к ней лицом. «Мы гуляли с тобой, я ревела, ох ревела; подарил ты мне медную брошь…» – подпевала Елизавета, вслед за голосистыми солистками, и цепляла зрачками темные зрачки напротив, понемногу убыстряя движения, затягивая партнершу в свой собственный ритмический кокон.

Та оказалась способной ученицей. Вскоре вокруг них образовалось пространство, в которое никто не пытался проникнуть. Все лишь смотрели – откровенно и похотливо. Елизавета с девочкой то льнули одна к другой, извиваясь, как тонкие змейки, то расходились на шаг, не отрывая глаз друг от друга. Они скользили по вытертому паркету, как блики по замороженному озеру. Казалось, их тела связаны тысячью упругих нитей, по которым мечутся энергетические сгустки. Весь танец был сплошная чувственность, и в пространстве крепло вожделение – глаза самцов наливались кровью, и с клыков капала слюна. Трудно сказать, что притягивало больше – зрелость желаний и знание своей власти или юношеский порыв, безудержный и пылкий, готовность подчиняться, не страшась последствий.

Оркестр доиграл песню и тут же, не теряя темпа, начал новую. «Колечко мое, золото литое…» – выводили певицы. «Сердечко мое, никем не занятое…» – вторила им Лиза, сверкая глазами. «Ух, ух», – покрикивал какой-то пьяный мужичок, женщины щурились завистливо, не решаясь подступиться ближе, а двое мужчин восточного вида, смуглых и черноволосых, оказались вдруг рядом, выплясывая бок о бок и подбадривая себя гортанными возгласами. К ним, как по команде, стали стягиваться стриженые парни с круглыми славянскими лицами. В воздухе явственно запахло грозой. Тут же и музыка кончилась, а вместе с ней – и танец.

Музыканты переводили дух и переговаривались между собой. Юная партнерша смотрела на Лизу преданно и молча, закусив нижнюю губу. В зале раздались хлопки – это Фрэнк Уайт с Астаховым аплодировали, как в партере. Крамской же, напротив, сидел мрачнее тучи – отчего-то ему стало казаться, что высказанное им вслух потеряло смысл. Высшие силы слепы и неразумны, и никакое «событие» не ждет его больше – ни здесь, в ресторане, ни где-то еще. К тому же, девочка с голым животом была похожа на Жанну Чижик, мысль о которой вдруг пронзила его, как игла.